— Любовь? — предположил я.

У Лизы оживленно блестели глаза. Она сильно опередила нас в своих умозаключениях.

— Нет! — уверенно отрезала она и с улыбкой покачала головой. Она столкнулась с таким не впервые.

— Возможно, тайный код, обмен сведениями, не предназначенными для чужих глаз. — Нам предстояло открыть истину, прочитать между строк. — Давайте разберемся, что на самом деле происходило с Отто Вехтером, знала ли об этом Шарлотта, помогала ли она ему.

Зерно упало в благодатную почву. Через несколько дней мы обговорили исследовательский проект, не задумываясь о его масштабах и о времени, которое он займет. Джеймсу предстояло возглавить трех немецкоязычных ассистентов из числа моих дипломников. Задача состояла в том, чтобы расшифровать письма и дневники последнего периода совместной жизни Шарлотты и Отто.

Мы подошли к делу обстоятельно. Письма и дневники сначала записывались на нормальном немецком языке, потом оцифровывались и переводились на английский. Мы искали общее, повторяющиеся имена и названия, старались расшифровать то, что было явно закодировано. Вписывали в более широкий исторический и политический контекст события и информацию, которыми обменивались супруги. Мы понимали, что работа будет очень тщательной и медленной, потребует много времени. Но важно было разобраться с этим уникальным материалом, ведь Отто предъявлялось обвинение, он скрывался. Этот труд по реконструкции и интерпретации прошлого требовал неторопливой вдумчивости.

Мы начали с периода с 1945 по 1949 годы, с конца войны, когда Отто исчез, до его смерти на койке номер девять палаты Бальиви в больнице Святого Духа.

22. 1945, Хагенер Хютте

Конец войны и исчезновение Отто перевернули жизнь Шарлотты с ног на голову. Карл Реннер, только что назначенный глава временного правительства (с большой долей коммунистов), немедленно провозгласил независимость Австрии от Германии[452]. Австрия и Вена, оккупированные четырьмя союзными державами, были разделены на четыре зоны; внутренний город столицы был объявлен международной зоной. Тумерсбах, где жила Шарлотта с детьми, достался американцам. Мюрццушлаг попал в советскую зону.

Шарлотта писала о 1945 годе как о «годе коллапса» и до конца жизни так и не оправилась от шока. Но шестеро детей не оставляли времени для размышлений. Хорста и Хайде забрали из убежища в горах вместе с драгоценностями, хотя не обошлось без препирательств с «бессовестной» опекуншей, пытавшейся оставить ценности себе.

Старших детей отдали в школы в Целле, где царил хаос. «Часть учителей-нацистов интернировали в концентрационный лагерь в Глазенбахе»[453], — с грустью отметила Шарлотта; многие, не состоявшие в партии, были слишком стары, чтобы преподавать. Она надеялась, что Отто-младший продолжит учебу в школе с сильным нацистским уклоном в Кройцбурге, но с разочарованием узнала, что ее закрыли. Тогда Шарлотта обратилась в реальную гимназию в Зальцбурге, где столкнулась с неприятной новой реальностью: фамилия Вехтер, до недавних пор открывавшая все двери, теперь их закрывала. «К сожалению, мы не можем принять вашего сына», — сообщил ей директор-священник. О причинах оставалось гадать. «Разве в Библии не говорится о долге помогать вдовам и сиротам?» — спросила она. Вмешательство епископа Павликовского, возражавшего против замены трехсот арестованных врачей-нацистов недавно освобожденными коллегами-евреями («католик смотрит на еврея как на вечного противника веры его предков»)[454], не помогло.

Вскоре семье пришлось выехать из фермерского дома в Тумерсбахе, возвращенного прежнему владельцу, бывшему губернатору Рерлю. «Несправедливое владение обречено», — признала Шарлотта, но только спустя много лет. В ее архиве нет ни слова об уголовном преследовании Отто в местных судах — «где находится обвиняемый сейчас, неизвестно», говорилось в одном судебном документе — и о признании его виновным в преступлениях, связанных с собственностью. Дом конфисковали, но Шарлотта не сохранила вырезок с сообщением американского командования или со статьей в «Винер Цайтунг»[455]. Выселенная из «счастливого» дома, она заняла четыре комнаты в гостевом доме рядом с нижней станцией фуникулера в Целль-ам-Зее, вместе с дедушкой Йозефом и тетей Ильзе.

«Тысячелетний рейх» кончился безвременно ввиду слишком быстрого вторжения врага, записала Шарлотта[456]. Ее ужасала «армия беженцев», хлынувшая с востока, спасаясь от русских, которые «хуже вандалов или гуннов». Распространившиеся слухи об изнасилованиях и грабежах заставляли венских друзей прятаться в погребах, как перепуганных цыплят. Ее родители сбежали из семейной квартиры с помощью брата Шарлотты Хайни, который погрузил мебель в два старых армейских грузовика. Братья Шарлотты лишились своих домов «просто потому, что были членами партии». Она жаловалась на несправедливость, мол, у венских обер-наци отобрали все. Тем не менее Шарлотта отстояла часть своего имущества от некоего «мародера, преступника из концентрационного лагеря».

Семейную квартиру в Вене конфисковали, причем возмущение Шарлотты усугублялось тем, что в ее жилье разместилась «ассоциация узников концентрационных лагерей». Шарлотта сражалась за свой очаг вопреки всем трудностям: чтобы попасть в Вену, ей требовались пропуска для пересечения советской зоны. Статус «жены нациста», как она записала, делу не помогал. Дверь в квартиру ей открыл дружелюбный и вежливый старик. «Я предложила ему сесть и представилась дочерью Блекманов, владельцев»[457]. Фамилию Вехтер она не назвала. «Как может ассоциация узников концентрационных лагерей занимать чужую квартиру и без спроса пользоваться имуществом? — спросила она. — Это хуже, чем при Гитлере, при режиме, который вы осуждаете».

Она почувствовала, что старику неудобно. «Мои родители не состояли в партии, — поднажала она, — они были достойными людьми», поэтому конфискация их жилья незаконна. Она потребовала, чтобы квартиру освободили не позднее чем через месяц, что и было сделано. Квартиру вернули и продали за внушительную сумму. «Я получила свою долю», — записала Шарлотта.

Вилла «Мендл» тоже была утрачена. «Наверное, не нужно было ее занимать», — признала Шарлотта, но только спустя сорок лет[458]. «Упоение победой», соблазнительный шанс покончить с небогатой, пускай и счастливой жизнью, покорить высоту, толкнули их на ложный путь: «Возможно, мы не понимали, к чему приведут наши неверные решения».

Она пыталась оправдать свои поступки тем, что вилла пустовала, когда ее передали им, а ее владелец, «богатый еврей», решил эмигрировать. Виновата ли в этом сама Шарлотта? Не больше, рассудила она, чем герр Липперт, архитектор, управлявший виллой и передавший ее своим друзьям Вехтерам. «Я никогда не стремилась получить виллу», — утверждала она, просто выбора почти не было, и Липперт уговорил ее — тогда мать троих детей — занять виллу. Ответственность на нем, на архитекторе. Если у Шарлотты и случались угрызения совести, такими доводами она их преодолевала.

О других утратах, включая семейный сталелитейный завод в Мюрццушлаге, она промолчала. Дружелюбный архивист из городского музея зимнего спорта нашел документы, позволяющие проследить историю того времени, от номера многотиражки «Шёллер-Блекман Веркцайтунг»,