В 1857 году в парке Ганнерсбери состоялись торжества по случаю бракосочетания старшей дочери Лайонела, Леоноры. Как писал один из репортеров, она была «очаровательна… с влажными миндалевидными глазами, с нежным лицом цвета чайной розы…». Леонора считалась одной из выдающихся красавиц того времени, ее ставили в один ряд с герцогиней Манчестерской, леди Констанс Гросвенор и миссис Балкли. Женихом Леоноры был (по мнению Семьи) тот единственный во всей вселенной молодой человек, который был достоин поднять ее свадебную вуаль. Это был Альфонс, ее кузен и будущий глава Французского дома. На свадьбе играл оркестр лейб-гвардии. Цвет европейской знати прибыл поздравить молодую чету, и церемония была поистине грандиозной. Французский посол сказал тост в честь невесты. Его примеру последовали оба премьер-министра Англии (ушедший в отставку и пришедший ему на смену, лорд Джон Рассел и Бенджамин Дизраэли).

– Под этой крышей, – сказал Диззи, со свойственным ему вычурным красноречием, – мы приветствуем семейство Ротшильд – имя, известное в каждой европейской столице и в каждом уголке земного шара, – семейство, прославленное не столько своим богатством, сколько незапятнанной репутацией, прямотой и честностью и гражданской ответственностью.

Прошло восемь лет, и Лайонел выдал замуж свою дочь Эвелину. Но церемония состоялась уже не в Ганнерсбери, а в его новом особняке на Пикадилли, 148. Жених, разумеется, был опять «единственный во всей вселенной молодой человек, который был достоин…», то есть в данном случае кузен Эвелины, Фердинанд де Ротшильд, сын главы Австрийского дома. Среди подружек невесты были представительницы таких прославленных семей, как Монтгомери, Леннокс и Боклерк. Заздравный тост произнес первый лорд адмиралтейства, и Диззи, как всегда, щедро рассыпал свое красноречие.

Эта церемония также была не лишена пикантных подробностей. Мать Фердинанда, старшая дочь Натана, представительница британских Ротшильдов, покинула своего супруга, Ансельма Австрийского, и вернулась на родину. Дело было в том, что глава австрийского клана коллекционировал любовниц с не меньшим рвением, нежели железные дороги. Супружеский конфликт никак не сказался на семейной солидарности – об этом свидетельствовало присутствие на церемонии австрийской ветви Семейства и австрийского посла.

Второй забавный момент стал широко известен и позабавил евреев по всей Англии. Он свидетельствовал также о спокойном отношении Ротшильдов к ряду острых проблем. Бенджамин Дизраэли, впоследствии лорд Биконсфилд, был крещеным евреем, и отец невесты не мог удержаться от того, чтобы не поддеть его в тот момент, когда кантор собрался произнести свои благословения.

– Бен, – громко произнес Лайонел, – здесь, на свадьбе, так много вас, христиан, что наш кантор пришел в недоумение – то ли ему просто прочесть молитву, то ли спеть, как полагается в синагоге?

Многочисленная аудитория замерла, но Дизраэли оставался невозмутим.

– Пожалуйста, пусть он споет, – ответил он, – я так люблю старомодные мелодии.

Новый особняк Лайонела стоял по соседству с Апсли-Хаус, резиденцией герцога Веллингтона, и очень скоро стал пользоваться еще большей известностью. Это был шестиэтажный дом, эдакий викторианский монстр с широкими мраморными лестницами, огромной бальной залой, не уступающей по размерам королевской яхте, с роскошными шелковыми занавесями, с вереницей гостиных и салонов, поражавшей изысканной отделкой мрамором, золотом и пурпуром. Обстановка по роскоши не уступала отделке. Особо следует отметить серебряный сервировочный стол, выполненный Гаррадом и весящий около десяти тысяч унций, а также роскошный фарфоровый сервиз, частично расписанный Ле Белем. Точно такой же Семейство преподнесло королеве Елизавете в честь ее бракосочетания. С крыши здания открывался непередаваемой красоты вид на Гайд-парк и Грин-парк. Герцог Веллингтон приказал установить его железный стул на крыше, конечно, на крыше его собственного дома, и частенько сидел там, наблюдая, как маршируют его отряды, и оставаясь для них невидимым.

В доме Лайонела, по словам Дизраэли, подавали лучшие обеды в Лондоне. Гостеприимство Лайонела сыграло решающую роль и в карьере, и в личной жизни этого многогранного таланта.

– Господин Дизраэли, не могли бы вы сопровождать к столу миссис Уиндхэм Льюис? – спросила однажды баронесса Лайонел.

– Что угодно, только не это! Только не эта несносная женщина, – пробормотал Диззи и отправился сопровождать миссис Льюис.

Он повторял этот самоотверженный подвиг снова и снова, на всех приемах у Ротшильдов, и, наконец, женился на миссис Льюис (когда она стала свободной).

Эта женщина стала его надежной опорой и обеспечила взлет его карьеры.

Переломный момент в карьере Дизраэли также был связан с обедами у Ротшильдов, а именно с обедом, благополучно съеденным им в обществе Лайонела 14 ноября 1875 года, которого он по традиции навещал в конце недели. Сотрапезники уже приступили к основному блюду, когда вошел дворецкий с подносом для телеграмм. Лайонел стремительно схватил листок бумаги, в котором была сконцентрирована важнейшая информация. Драматизм момента в истории Семьи не уступал давнему случаю во время битвы при Ватерлоо.

Сообщение прислали парижские информаторы барона. Промолчав минуту, Ротшильд громко произнес: «Египетский хедив[5] обременен долгами и предложил французскому правительству купить у него Суэцкий канал, но условия французов его не устраивают».

Лайонел и Дизраэли посмотрели друг на друга – и поняли друг друга без слов. Суэцкий канал был (и остается) величайшим достоянием как с коммерческой, так и со стратегической точки зрения. Британия уже давно подбиралась к нему – но безуспешно. Правительству не удавалось склонить хедива к переговорам. Однако теперь его финансовое положение было настолько плачевным, что оно согласится продать свой пакет акций (177 000 штук) любому, кто готов немедленно заплатить необходимую ему сумму.

Наконец премьер-министр изрек одно слово: «Сколько?»

Лайонел немедленно направил запрос в Париж. Мясо на тарелках остывало, но и гость и хозяин давно забыли о еде. Подали десерт, но к нему никто не притронулся, хотя обычно Лайонел с удовольствием отдавал дань сладким фруктам. Подали бренди – и одновременно пришло новое сообщение. Ответ был следующим: сто миллионов франков, или четыре миллиона фунтов, или сорок четыре миллиона американских долларов по текущему курсу.

– Мы берем его, – произнес премьер-министр.

– Ну что ж… – ответил Лайонел. Для него все волнения были закончены, хотя для всех остальных они только начинались.

В понедельник на Даунинг-стрит получила подтверждение информация Ротшильдов из независимых источников. И премьер, и его помощники понимали, что надо ковать железо, пока горячо. Англия должна использовать свой шанс до того, пока о нем узнают другие страны. В данном случае быстрота была не менее важна, чем секретность. Парламент находился на каникулах, следовательно, не мог утвердить таких расходов. Не было возможности обратиться в Английский банк, поскольку закон запрещал проведение любых займов во время парламентских каникул. Так или иначе, старушка Англия не могла оплатить такую покупку из собственного кошелька, не нарушив финансовой стабильности страны. Что касается акционерных банков, они могли принять решение о кредитовании на такую огромную сумму только после утверждения на совете директоров, что нарушало требуемую секретность.