– Ты не ешь? Плохо себя чувствуешь?

– Нет, просто кое-что встало поперек горла. Он нахмурился.

– У тебя какая-то проблема?

– Да.

– Я могу помочь?

Я расхохоталась, сложилась пополам, никак не могла остановиться. А потом хлынули слезы. Я была почти в истерике.

– Да что с тобой, Ирис?

Он не забыл вытереть рот, перед тем как подойти ко мне. Хотел положить руку мне на плечо.

– Не смей прикасаться ко мне своими грязными лапами!

Я вскочила, вонзила в него взгляд. Он отступил на шаг, побледнел, сжал кулаки и со стоном втянул воздух.

– Черт, – пробормотал он.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Нет… ох… Все кончено, клянусь… Я понимаю, что сделал ужасную глупость.

– Глупость?! – завопила я. – Глупость, которая продолжалась больше года?!

– Это не так… ты все слышала…

– Ты неподражаем… Даже не пытаешься отрицать… Ты законченный мерзавец! Как я могла быть такой дурой? Я проглатывала твое вранье – ах, клиника, ох, больные, – а ты тем временем бегал к своей суке.

Я оттолкнула его. Он не сопротивлялся.

– Прости меня.

– Издеваешься? – Я ударила его еще раз. – Этому нет и не может быть прощения, меня тошнит от тебя и от твоей хреновой воспитанности. Какие же вы, ревностные католики, добропорядочные и благородные! У меня уже были рога, когда я собралась в Париж. Тебя мой отъезд вполне устроил. Ты мог трахаться, когда захочешь, и никаких отговорок не требовалось. Черт побери! Почему ты меня тогда не бросил?

Он молчал, а мне хотелось его убить.

– Ага, не знаешь, что сказать?! Так я за тебя отвечу. Ты меня не бросил, потому что ты трус, тебе просто духу не хватило. Ты опасался за свою репутацию. Красавец врач с успешной карьерой, оказывается, изменяет своей жене! Фи, как нехорошо! К тому же ты, наверное, беспокоился о родителях, которые так гордятся сыном. Что они подумают о тебе, если узнают? И тогда ты, как последняя скотина, решил свалить всю эту пакость на меня, сделать меня в глазах всех примитивной дурочкой, которая носится со своим шитьем как с писаной торбой. А сам продолжал изменять мне со всеми удобствами. Да ты просто жалкое ничтожество!

Слова вылетали у меня изо рта, словно плевки. Я мерила шагами комнату, не контролируя себя, металась из угла в угол, будто лев в клетке. Никогда еще я не приходила в такое неистовство. Он обхватил голову руками, вцепился в волосы, казалось, вот-вот начнет их рвать.

– Прости меня, ну пожалуйста!

– Все кончено! – заорала я.

Я подняла руки, сжала кулаки. Мне опять захотелось ударить его, причинить ему боль.

– Позволь мне искупить свою вину…

– Ты растоптал мою жизнь!

Я так вопила, что начала задыхаться. Мне необходимо было выплеснуть всю свою горечь, всю ненависть.

– Ради тебя я отказалась от карьеры у Марты, от парижской жизни, которую обожала. Из-за тебя я все потеряла…

– Так я и думал…

Самоуверенность вернулась к нему, он даже позволил себе ухмыльнуться:

– Ты переспала с Габриэлем, этим профессиональным трахальщиком.

На этот раз я вложила в пощечину всю свою силу.

– Я тебе запрещаю говорить о нем в таком тоне, – прошипела я. – В эти последние месяцы он выказал мне гораздо больше уважения, чем ты. Да, я могла переспать с Габриэлем. Но я этого не сделала, потому что любила тебя, хотела верить в нашу семью, а он… он отнесся к этому с уважением.

Пьер выглядел ошеломленным.

– Тебя это удивляет?

– В Париже я заметил, как он на тебя смотрит, а ты вообще была неузнаваемой. И для меня стало очевидно, что этот тип – твой любовник.

Меня от него тошнило.

– Как ты жалок! Поверил, будто я сплю с другим мужчиной, и после этого попросил вернуться домой?! Никакой гордости! Может, твоя девица просто бросила тебя?

По его лицу катились слезы. Я не испытывала к нему ни малейшего сочувствия.

– На той свадьбе я почувствовал, что теряю тебя, и понял, что именно ты – женщина моей жизни, – всхлипнул он. – Уже на следующее утро я порвал с ней.

– Я должна поблагодарить тебя?

– А потом, когда я увидел тебя с ним, я сказал себе, что теперь мы квиты и что мы сбились с пути, но вместе сумеем все исправить.

– Да как ты можешь думать, что это поправимо? Мои плечи опустились. Навалилась тяжелая усталость.

– Не знаю, почему ты изменил мне… Ради секса, от скуки или потому что я тебе больше не нравилась… На самом деле мне плевать. Наш брак уже давно одно сплошное недоразумение.

Я бросила взгляд на красиво накрытый стол, задула свечи и направилась к лестнице.

– Ирис, что ты делаешь?

Он подбежал, схватил меня за руку, развернул лицом к себе. Я уничтожила его взглядом.

– Я буду спать на чердаке, кровать оставляю тебе, поскольку понимаю, что ты приводил ее сюда.

Его молчание было более чем красноречивым. Я резко вырвала руку:

– Завтра я уеду.

– Ты не можешь…

– Еще как могу. Теперь я все могу. Ты вернул мне свободу.

– Ты поедешь к родителям?

Я расхохоталась. Смех был нервным, злым. Если они еще меня не прокляли, то в ближайшее время проклянут. За последние несколько минут я окончательно лишилась семьи.

– Ну ты полный идиот!

– Ты вернешься к этому альфонсу? – не унимался Пьер.

– Это тебя не касается.

Я поднялась наверх. Я больше не знала, кто я такая, где живу. Так одинока я не была никогда в жизни. Повинуясь какому-то странному мазохистскому побуждению, я зашла в нашу спальню и застыла перед кроватью. Первый приступ тошноты, второй. Я едва успела добежать до ванной и склониться над унитазом. Резкий кислый вкус желчи усилил чувство боли, да, мне было плохо, физически больно и плохо – болело все тело. Когда рвота кончилась, я посмотрела в зеркало. То, что я увидела, мне очень не понравилось. Я смыла косметику, потом вернулась в нашу – нет, в их спальню, вытащила из шкафа чемоданы. В комнату вошел Пьер и застыл на пороге. С растерянным лицом он молча наблюдал за мной. Я швыряла вещи как попало, потом задернула молнии и вынесла чемоданы за дверь. Вернулась в ванную и заперлась там. Приняла душ, надела джинсы и свитер. Выйдя из ванной, я увидела, что Пьер не пошевелился, его будто парализовало. Я прошла мимо, не говоря ни слова, поднялась на чердак и свернулась клубочком на старом диване. Я проплакала всю ночь. Чувствовала себя униженной, преданной и жутко глупой. Интуиция должна была подсказать мне, что новый Пьер какой-то фальшивый, ненастоящий. Я же повела себя как страус, зарылась головой в песок. Не хотела замечать очевидное. Предпочла забраться в надежный и уютный кокон семьи. Которая, впрочем, к тому моменту уже не была семьей, но ведь ничего другого я не имела. Разве не лучшее оправдание – соблюдение приличий (а ведь эти так называемые приличия я всегда ненавидела)? Прячась за ними, я пыталась избежать всех опасностей.