Алекс на самом деле успела наворотить непонятных мне дел. Слава богу, практически все можно было отыграть назад. Но позлился я за эти недели знатно. По горячим следам набрал Ника, отдал соответствующие распоряжения и услышал еле уловимый вздох облегчения. Ага. Значит, она и его уже достала своими противоречивыми поступками. Странно ее перемкнуло. Врачи давали довольно обнадеживающие прогнозы. Ничего экстраординарного или совсем уж опасного. Да, этот приступ был довольно сильный, все же семьдесят лет – не шутка даже для такой несгибаемой личности, как Алекс. Но такие, как она, и живут минимум лет до девяноста, тьфу-тьфу три раза.

А мне вот хотя бы до следующего своего дня рождения, что уже совсем на носу, дожить бы и не помереть от эмоциональных качелей, что ежедневно устраивает мне невозможная моя нервомотина.

– Доброе утро, Максим Владимирович…

А голос скачет и дрожит, а глазки в пол, а на щеках так офигенски порозовело, а в голове, сто процентов, вчерашняя сцена, где я в тебе по самое не могу прямо у дверей моей квартиры.

Ты эти проклятущие «добрые утро» в постели мне должна хрипеть-стонать каждый божий день, а не мямлить полностью одетой в приемной.

Алле, Шереметьев, работу давай работай, затыкай фонтан похотливых своих воспоминаний-фантазий хотя бы с восьми до пяти! Вдох-выдох, кровь медленно приливает обратно к мозгу, внутри наступает покой и умиротворение. Что тут у нас по совокупному баллу ОЕЕ по всем филиалам? Выходим выше типичного? О, неплохо, уже больше семидесяти двух, и это еще модернизация только начинается. Можно надеяться, что буквально через полгода подтянемся еще ближе к мировым показателям, там уже не стыдно и на госзаказы выходить…

– Чай? Кофе?

Секс, блин! Ежеутренний! Еще сонно-сладкий, в позе ложки. Но можно и оральный, я не капризный. Главное, чтобы регулярный. Хотя беспорядочный тоже сойдет. Но с тобой. Да ну етить же его через колено! Это я думал, что до той ночи в Питере погано мне было, и вместо мыслей одна офисная порнуха? Сейчас тогда что за херня творится? Почему вроде и дорвался, а все только хуже стало? Прям до клиники, едва ли не хуже, чем тогда в школе, невмоготу. Как траванулся или под наркотой! Ей-богу, сижу как прибитый за столом, потому как встать лишний раз – позорище, взрослый мужик, директор, мать его, и с перманентным полустоячим в штанах. Смотрю в монитор или на бумажки, а вижу все ее, как глаза свои невозможные в шоке распахнула, когда зверем голодным на нее прям в лифте набросился. Ну а что ты хотела, свет мой, сама сказала – на работе мы ни-ни, ни словом, ни делом, ни намеком, ну чисто профи и отношения соответственные. А у меня чуть мозги не выкипают, пока она весь день туда-сюда перед глазами: как ни встанет – и у меня встает, как ни повернется – мне хоть вешайся, ресницы вздрогнут – у меня во рту сушит, рукой шевельнет, а я так и вижу, как царапает все, что под руку попадет, кончая, как простыни комкает, шепча свое «немогу-не-могу-а-а-а-Ма-а-акс!»

Да, зараза, соберись же ты, животина озабоченная! Так, где-то тут у меня завалялся анализ движения денежных средств за предыдущие годы, я же там для себя пометки делал. Где же он? А! Вот он, мой хороший, мой скучный, мой мелким шрифтом набранный, мой на хренадцати листах распечатанный анализ. Ну, другое дело, не совсем я пропащий еще, могу же, когда надо.

– Документы на подпись, Максим Владимирович. Я тут на столе оставлю?

А на щеках румянец, и ноздри тонкие дрожат, словно запах мой ловит, точно так же, как и я ее, реально не надышаться.

Да видал я их… бумажки эти, ты на стол сама лучше сядь. Туфли прочь, ступнями скользни мне по коленям, юбку эту гребаную повыше, дай губами по бедрам пройтись, совсем чуточку, всего лишь тепло и влагу там учуять, ощутить… Кто боролся против Светочкиных несуразных балахонов? Я боролся! Ну вот, следуя народной мудрости – за что боролся, на то и напоролся, идиотина! Ну вот чем были плохи те ее мешки непонятного цвета и колготки вырви глаз? Да они вообще всем были хороши, учитывая, что эти офисные костюмы с узкими юбками – непотребство одно. Смотришь, глаза кровью наливаются, и только и думаешь: «Мне бы до обеда простоять, да до вечера додержаться».

– Долбаный ты Мальчиш-Кибальчиш, – прошипел я своему несгибаемому партизану, что так и рвался выйти из подстолья и совершить диверсию на условно дружественной территории.

Звонки-звонки-звонки-бумаги, на часы ни единого взгляда, да я сама воля и собранность, кремень… особенно местами. Ох и отыграюсь я после, за все, свет мой. И за вот это вот одурение мое, и за всю эту дебильную комедию положений, где мы прячемся, глазами лишний раз не встречаемся, и за голод этот мой запредельный по возможности свободно говорить о чем хочу, прикасаться, и за то, как ножом под ребра необходимость отпускать, и за это растерянное мимолетное выражение лица твоего, которое прячешь сразу, будто спрашиваешь себя «что творю?» За то, что спишь и просыпаешься не в моей постели, что не давимся мы на бегу завтраком по утрам, потому что до последнего расцепиться были не в состоянии, даже не любовью занимаясь, а целуясь-целуясь, шепча какие-нибудь глупости, и плевать на твои писки про почистить сначала зубы, маньячка гигиены ты моя, за то, что после того, как убегаешь, мне потом и кусок в горло не лезет, все полынью чудится. Сколько, сколько тебе нужно времени, чтобы понять, что не по нам эти метания и прятки?

А может, я дурак, и эта «гениальная» стратегия не давить и дать самой дозреть – полная ахинея? От нее только хуже обоим? Вдруг наоборот – тебе в ухо зудеть без остановки нужно: «Кончай дурить, мы вместе-вместе-вместе и по-другому никак»? Или того хуже, зажать в углу так нечаянно удачно, чтобы обязательно застали нас, а потом заявить, что как порядочный помощник, подмочивший репутацию своего непосредственного начальника, обязана на мне жениться. Тьфу, выйти замуж.

Господи, дожил! Вместо того чтобы наводить порядок после финтов, устроенных Алекс в хандре, я ломаю голову над преимуществами тактик по окончательному соблазнению любимой женщины. Причем соблазнить мне ее нужно на попытку решиться набраться смелости для совместной жизни. На то, чтобы именно она пожелала присвоить меня, загрести в свои нежные ручки. Разве не все женщины по умолчанию вроде обладают инстинктом автоматического гнездования, едва поблизости оказывается подходящий самец? Насколько я ей кажусь в таком случае неподходящим? Почему? Или дело в уникальности именно моей женской особи, на которой я залип на веки вечные? Как, черт возьми, вытащить из привыкшей шугаться в первую очередь чуть что моей кошечки ту тигрицу-собственницу, которая в ней есть, нутром чую, что есть.

И какого хрена я об этом думаю посреди рабочего дня, когда забот хоть зашивайся? А еще, кому это так весело в приемной, что даже здесь я отчетливо слышу нахальный мужской смех?

Перед дверью я оказался сам не понимаю как и распахнул ее, чтобы иметь неудовольствие упереться взглядом в какого-то хлыща в светло-сером костюме. Этот придурок перебирал своими, очевидно, ненужными ему нижними культяпками, топчась перед столом моей Светочки, тарахтя без остановки что-то наверняка, на его взгляд, остроумное, судя по дебильной манере посмеиваться самому после каждой своей же фразы. Слов я не разобрал, да черта с два они имели значения, достаточно было и этого его нарочито низкого мурлыкающего тона. Тона «я на охоте, и тебе не устоять перед моей сраной неотразимостью», который и сам по себе вызывал у меня острое желание пнуть под его тощий зад и посмотреть, далеко ли полетит. Но будто его одного было недостаточно, так в глаза буквально лез еще здоровенный безвкуснейший букетище роз бледно-красного цвета. Ага, видно, цвета прыщей на его наглой, упрашивающей ее долбануть посильнее заднице. Такое, мать его, непотребство на столе моей Светули, в моей приемной, посреди и так хуже некуда моего рабочего дня. Короче, самим фактом своего присутствия этот м…чудак уже напросился, и это еще до фразы: