— Мама? — тихо выдохнул он.

— Похоже, без психологической травмы сегодня не обойдется, — в очередной раз вздохнул отец. — Ладно, раз начали — слушай все. Скажу как есть, если что тебе не понравится — уж не обессудь. Залетный ты у меня получился, сын, я тогда сам еще пацан был, детей не планировал. Но, в общем, сапожник без сапог, а будущий доктор на контрацепции погорел. Ну чего, залетели — поженились. Мать твоя… биологическая… с нашего же курса была. Ну как-то жить стали, ты родился. А когда тебе было года два, жена моя собралась уезжать. И не к «маме в Крыжополь», а в США. У нее там родственники обнаружились, зовут, мол, хорошо там. Я уезжать вообще никуда не собирался, только в интернатуру поступил, так ей прямо и сказал: «Никуда не поеду». Она меня давай уговаривать: «Виталик, там, правда, хорошо, нам там помогут первое время, врачи там деньги большие получают». Деньги меня по тем временам не сильно интересовали, а вот то, что там переучиваться надо — это прямо ножом по сердцу, мне уже учиться осточертело, уже хотелось что-то самому реально, руками делать. В общем, мы спорили, спорили и все никак не могли договориться. А потом она ножкой топнула и сказала — «Все равно уеду!». А я тебя в охапку — и по распределению уехал к черту на рога. Не, все чин по чину, записку оставил: адрес и телефон — больницы, где буду работать. Мол, передумаешь, приезжай, и тебе работу найдем. Дурак, конечно, был… — еще один вздох. — В смысле, уехать в никуда да еще с маленьким ребенком — это только по большой молодости и большой дурости сделать можно. Но повезло мне, хорошие люди попались. Квартирная хозяйка за тобой приглядывала, санитарки в больнице в тебе души не чаяли. Ты тогда практически все время в больнице со мной торчал — хотя ты этого наверняка не помнишь.

— Не помню, — вяло согласился Игорь. Рассказ отца он пока никак не мог соотнести с собой. Будто про кого-то другого отец говорил.

— В общем, жалели меня, дурня молодого. И тебя жалели. А мать твоя… в смысле, Надя, вон до чего меня дожалела — что мне женой, а тебе мамкой стала. А жена… моя первая… она так и уехала. Написала потом оттуда пару писем, я честно отвечал, выслал твою фотокарточку. Спустя пару лет и писать перестала. Не знаю я теперь, где она, чем занимается. Я так считаю, что мать твоя — это Надя, жена моя, Надежда Георгиевна.

Слова эти повисли в тишине. А потом от двери в гостиную раздался всхлип.

— Виталя… ты же мне клялся… ты мне обещал… что он никогда не узнает…

Оба мужчины Золотовы обернулись одновременно. Но успели лишь увидеть силуэт спины женщины, метнувшийся в спальню. Спустя несколько секунд оттуда донеслись сдавленные рыдания.

— Да вот же… — Виталий Федорович в сердцах витиевато выругался. А потом не выдержал, встал, шагнул к двери — и замер, махнув рукой. — И как вот тут… Правильно, неправильно… Да пропади все пропадом! Иди к ней! — отец нацелил на Игоря указательный палец. — Что хочешь, говори, но… — он еще раз махнул рукой — и сердито стукнул дверью балкона.

Игорь какое-то время смотрел сквозь балконное стекло на фигуру отца — он стоял, опершись на балконные перила и низко опустив голову между широких плеч. А там, за другой стеной плакала женщина, которую он считал своей матерью. Которую любил и уважал — как и положено любить и уважать мать. А она там плачет. Вот он и дождался материнских слез.

Игорь повернулся и пошел в родительскую спальню.

Она сидела на стуле у окна, повернув голову к стеклу. От той пшеничной косы, про которую рассказывал отец, уже давно не осталось и следа — мать коротко стригла волосы. Небольшого роста, светловолосая и голубоглазая, она казалась такой маленькой на фоне своих больших мужчин. А сейчас вообще казалась совсем хрупкой — когда вздрагивали от рыданий плечи.

Вдруг, внезапно, Игоря захлестнула такая… такое…чувство… которому он не мог дать названия. Где-то совсем, кажется, далеко, хлопнула дверь — это отец куда-то ушел. Ну и правильно. Говори, что хочешь. Да, отец прав — это его разговор.

Правильно, неправильно…

Мама, ты думаешь, что я от тебя отвернусь только потому, что это не твое тело дало свою кровь для моего тела?

Он шагнул вперед — и опустился на колени перед стулом. Положил голову на колени и прижался щекой — так, как, наверное, он не раз прижимался к этим коленям в детстве. Игорь вдруг перестал понимать, что ему делать со своим телом — которым он так прекрасно всегда владел. Все — руки, ноги, туловище — казалось огромным, неуклюжим, неповоротливым. И он просто слегка боднул головой колени, обтянутые джинсами.

— Мам… Ну мам…

Громкий всхлип. Рыдания. Небольшие, но сильные руки обхватили его за плечи.

— Ох, Икочка…

Мать плакала. Сын прижимался к ее коленям щекой. Сколько они так пробыли — не знали ни он, ни она.

— Мам… — Игорь потерся щекой о ее колени. — Пойдем на диван плакать. У меня уже ноги затекли.

— А ты тоже плачешь?

— Нет.

— Ты прямо как отец — из него слез не выжмешь.

— Ну должен же я хоть чем-то быть на него похожим.

Сверху раздался всхлип пополам со смешком. Игорь встал, подал матери руку — и они перебрались на диван. Там мама положила руку ему на грудь, голову на плечо, а он крепко обнял ее. И снова они потеряли счет времени.

— Я тебя люблю, мам, — услышал Игорь свой голос. Кажется, он никогда не говорил ей этого. Зачем было произносить слова, обозначающие абсолютно очевидные вещи? Но, наверное, сейчас самое подходящее для этого время. — Ты — моя мать. Другой я не знаю, и другая мне не нужна.

Мама лишь прижалась плотнее.

— Господи, за что мне такое счастье, Игореша…

Он помолчал. А потом все же спросил:

— Мам, а почему вы больше… не завели детей? Кто не хотел? Отец?

— Загиб у меня, сынок, — теперь пришел черед Надежды Георгиевны вздыхать. — Сильный загиб матки. Бесплодная я. Ты — моя единственная радость.

Он снова не нашелся что сказать. Да и надо ли?

— Ну что у тебя? — мама погладила его по груди, слева. — Тут болит?

— Ничего у меня не болит.

— Не болит, да? Но пригорает сердечко, мой хороший?

— Мама… — вздохнул он. — Ну почему ты все время про одно и то же?

— Потому что я мать! И я чувствую, — материнская ладонь прижалась к его груди слева сильнее. — Ты влюбился, мальчик мой.

Теперь пришла очередь Игоря вздохнуть. Но спорить он не стал.

— А что она? Не любит?

Сегодня какой-то день вздохов. И он снова не знает, что ответить.

— Не знаю.

Давай не отпускать друг друга.

А он отпустил. Разжал руку. Оттолкнул.

Рука сама собой сжалась в кулак.

— Не отпустит тебя, не надейся, — негромко проговорила мама. — Что бы между вами не случилось и не случится — тебя это не отпустит.