гряда облаков, как рябь на огромной теклине реки. Был тот час, когда в воздухе и на земле разливается покой; земля отдыхает от дневного зноя, лес замирает молчаливо, и река неслышно течет в своих берегах. Не было покоя лишь Николаю Ивановичу. Он ждал Богатырева, ждал Михаила Ионовича; не мог понять, что случилось с клевером Чухонцева и с самим Чухонцевым. Предчувствие каких-то надвигающихся событий угластым комом ворочалось в нем, и никак не проходила засевшая где-то глубоко-глубоко тревога.

Богатырев занимал комнату с кухней в одном из домов. Убирала у него соседка, крепкая старуха с неприветливым лицом. Она готовила ему обед, а утром и вечером приносила ему молока. В комнате всегда прибрано и чисто. Молоко стояло в кринке на столе; прикрытый полотенцем, лежал свежий пшеничный, домашней выпечки хлеб.

Парфен Сидорович выпил с дороги молока и сумерничал у открытого окошка.

Что-то тихо реяло в воздухе. Перемигивались над станцией звезды. Вот ведь как устроена жизнь. Он вернулся сюда подлечиться тишиной, а попал в горячую точку науки, в самый центр закипавшей борьбы. Никакого отдыха у него тут нет и не будет. Не проходит дня, чтобы не прикоснулся к чьим-то обнаженным нервам, не вдохнул в себя горячего ветра неизбежных в борьбе страстей. Да, может, так и надо? В раскручивающейся круговерти забывались свои горчайшие печали, тишала неизбывная в сердце боль.

Маленькая станция в глубине России… Он любил ее, как любит человек неказистую деревеньку, где родился и вырос. Мог ли он остаться в стороне, когда ей загрозила беда? Тихо-то как. Воздух, точно парное молоко, мягок и тепел. Огни в окнах веяли домашностью. Березы у ограды посвечивали несильно, и этот тихий мреющий свет сквозь густые сумерки доходил сюда. Родной и милый свет берез — он врачевал, он успокаивал.

— Дома? Приехал?

— Дома. Проходьте.

Голоса за стеной. Кто-то спрашивал. Соседка-старуха отвечала. Парфен Сидорович включил свет. В комнату влетел Николай Иванович. Вот и кончился тихий час, Богатырев выпрямился.

— Гляжу, окно открыто. Ну, думаю, вернулся. Дай, говорю, зайду, спрошу. Спросил. Ан вот он и ты. — Николай Иванович широко улыбался. — Ждал я вас, как иной бабы не ждал в молодости, — объяснил он свое нетерпение. — Рассказывай, что вы там увидели на других-то станциях?

— Так уж сразу все тебе и выкладывать? — улыбкой на улыбку ответил Богатырев.

— Давай сразу.

— Есть серьезные работы, новые идеи. Встретили интересных людей. Но работают они каждый по себе. На одних станциях им создали условия, на других — они сбоку припеку. Ты прав: нужен единый объединяющий центр, где занимались бы только проблемами травосеяния.

— Вот-вот-вот, — подхватил Николай Иванович. — Ловлю тебя на слове. Я знал, что ты будешь со мной. Твой трезвый практический ум… Да что там говорить. Ну, Сидорович, завернем мы с тобой здесь такие дела! Гром пойдет на всю округу и даже дальше.

— Почему же здесь?

— А где же еще? — не понял вопроса Николай Иванович.

— На новом месте.

— На новом?

— Да, будем просить вышестоящие организации создать специальную станцию по травам.

Веселость с Николая Ивановича как сдуло. Оба услышали, как шелестит ночь за окном.

— Какой умник это придумал?

— Я, — устало опустил плечи Богатырев.

— Ты? — словно не веря, уставился на него Николай Иванович и, поверив, отвел посмурневшие глаза, притих.

Богатырев подошел, положил ему на согнутую у груди руку узкую горячую ладонь.

— Вязниковку нельзя трогать, Николай Иванович.

— Это почему же?

— Нарушатся сложившиеся в регионе связи и отношенья. Вопрос о новой станции, я уверен, будет решен скоро и положительно.

— Эх, Парфен Сидорович, — с обидой сказал Лубенцов. — Улита едет — когда-то будет. Я думал, ты со мной, а ты…

— Я с тобой, Иванович.

— Нет. Ты ставишь палки мне в колеса. — У Николая Ивановича жестко и холодно, с металлическим отливом вспухли зрачки. — Я этого так не оставлю. Я буду бороться.

— Что ж, если так, повоюем, — тихо сказал Богатырев.

2

Предложенье Богатырева, когда он обдумал его спокойно, не понравилось Николаю Ивановичу по двум причинам. Во-первых, потому, что налаживание хозяйства на новом месте отнимет много времени и сил, необходимых на быстрое решение научных вопросов и проблем; нужно будет строиться, выбивать оборудование, приводить в порядок земли, заниматься тысячами мелочей. Во-вторых, на необжитые места нелегко будет сагитировать крупных специалистов с положением в науке, с именами, а начинать такое дело с молодежью Николай Иванович считал малоперспективным. Были у него еще в-третьих, в-четвертых, в-пятых и т. д. Это и сложность выбора места, и недостаточность на первых порах ассигнований, и неналаженность отношений с колхозами и совхозами, и многое другое, с чем придется столкнуться, создавая станцию на новых местах.

Итак, с Парфеном Сидоровичем ему предстоит выдержать борьбу не менее тяжелую, чем с Михаилом Ионовичем и Аверьяновым.

Все это были авторитеты в науке, и противопоставить им можно было лишь не менее сильный авторитет.

Утром на зорьке Николай Иванович вывел из гаража свой «Москвич» и поехал к Сыромятникову.

Профессор работал. Накануне поступили данные от Важенкова. Профессор с вечера занялся его записями. В опытах Важенкова угадывался почерк Павла Лукича. При обдумывании его записей пришло несколько интересных мыслей. Игнатий Порфирьевич так разволновался, что отложил их разбор. Утром он встал пораньше и спустился к реке. Сняв пижаму, туфли, брюки, майку, в одних трусах вошел в дремлющую, всю в золотом свечении воду. С размаху бултыхнулся — и точно сотни стальных холодных игл вонзились в тело. На берег выбрался дрожащий, бодрый и совершенно счастливый. До завтрака с увлечением проработал над записями, чувствуя себя здоровым и свежим, как никогда.

У ворот зафырчала машина. Залаял сторожевой пес Акбар. Забился, задребезжал в прихожей звонок.

— Как некстати. Кого это нелегкая несет? — Игнатий Порфирьевич нехотя встал из-за стола.

Аделаида Львовна открыла дверь и, белея халатом, стянутым поясом ниже груди, удалилась к себе.

В прихожую ступил Николай Иванович и округлил нерешительно глаза. Сыромятников был неприветлив.

— Извините. Я по делу. Срочно и неотложно.

— Проходите.

Сыромятников повел длинным тонким носом, показал на дверь рукой и сам пошел впереди, указывая дорогу. В кабинете у стола обернулся.

— Я к вам не вовремя, помешал, но дело такое… — начал с извиненья Николай Иванович, но профессор нетерпеливо поморщился, и Николай Иванович заторопился, выдохнул:

— Специализация станции под вопросом. Я приехал просить у вас помощи.

— Что говорят?

— Предлагают создать новую станцию.

— Перестраховщики! — Сыромятников пристукнул по столу кулаком. — Хотя, — он поджал губы и растянул паузу, — дело, очевидно, не в перестраховке. Налицо подмена не понятий — предложений. Вместо вашего они выдвигают свое. Но