Масуме и Мелек стали плакать и причитать. Газали, думая, что все еще сможет договориться, опять подошел к шоферу.

— Ну, прости ради Аллаха! С дуру ляпнул! — извинялся он. — Давай по новой договоримся.

— Тогда за Газами вступился Пучеглазый.

Господин, все бывает в дороге, на такие мелочи не стоит обращать внимания, — а этот тип, пытаясь ударить Газали, задел локтем Пучеглазого.

По смешкам Макбуле и Мелек я понял, что шофер и его также хорошенько отметелил.

— Какие вы актеры? Вы просто бессовестные сволочи! — прокричал шофер и, выбросив деньги на дорогу, поехал дальше.

В тот день вплоть до самого вечера мы околачивались по округе. У нас больше не было дел, кроме как ждать полуночный поезд. После того как мы перевезли некоторые вещи на станцию, мы отправились в казино, принадлежавшее одному типу из Ризе.

Ходжа заснул там прямо на стуле. Я посмотрел на него. На его лице отразился весь груз прожитых лет, он превратился в печального старика.

— Я прочитал твои письма, — забормотал он сквозь сон, и чтобы показать, что они очень скверные, хлопнул в ладоши и улыбнулся во сне.

Вдали показался автомобиль. Рядом с шофером сидел Карлик. Крича во весь голос, он объявлял:

— Оперетта. Оперетта Хафиза Нури. Труппа, состоящая из тридцати человек. Различные номера, варьете.

Ходжа, услышав это, сразу открыл глаза и, тяжело вздохнув, сказал:

— А мы сели на мель. Видели, что значит театр? Клянусь Аллахом, сорвут кассу!

В это время откуда-то появились Хаккы и Горбун. Они принесли неутешительные известия.

— Мы, наверное, совершили ошибку, — произнес ходжа. — Ты должен был принять предложение азербайджанца. Надо было ставить оперетту.

— Разве он смог бы это осилить? — спросил Азми.

— Что ты сказал? Это ты о ком? — стала приставать к нему Макбуле.

* * *

Вечером нас пригласили на оперетту. Мы нарядились в самые лучшие костюмы. У дверей играла музыка. Целый день карлик и араб с колокольчиками и бубенцами в руках зазывали народ.

— К сожалению, такова реальность, — констатировал Пучеглазый. — Народ именно этого хочет.

Оперетта. Оперетта Хафиза Нури.

Карлик станцевал канкан. А араб, надев цилиндр и сюртук, — чарльстон. Выслушав примадонну с золотыми зубами и тенора, мы отправились на станцию.

* * *

После этого все пребывали в подавленном настроении.

— Почему мы не можем сделать то, что делают бродячие труппы? — спросил Пучеглазый.

— Я пас. Я уже проглотил свою горькую пилюлю, — произнес ходжа.

На станции царило безмолвие. Пучеглазый в специально подготовленной для долгого путешествия бурке сидел на лавочке. Дядька, завернувшись в плед, дремал возле него. Масуме и Мелек прогуливались туда-сюда по платформе.

Ремзие подошла к нам. Мы сидели в полной тишине.

Потом объявили, что наш поезд задерживается. Несмотря на глубокую ночь, вокруг большого фонаря кружили насекомые.

Ходжа, взяв ручку с бумагой, подводил итоги.

— Пять месяцев, десять дней — вот и все, что осталось от жизни!

Мы стали говорить о возможностях труппы Хафиза Нури. Мы этой труппе ужасно завидовали. Хафиз Нури рассказывал нам о встреченных им по дороге бродячих труппах. О том, что их было так много в этих бесконечных просторах моря.

— Что я буду теперь делать? — спросила Макбуле. — Отказалась от места солистки, чтобы стать актрисой. Да. Поторопилась…

— А я как вспомню эту придуманную нами пьесу «Румяная девушка», так хочется заплакать, — сказал ходжа. — Неужели нам так быстро суждено было выдохнуться? Впереди долгая дорога. Выхода нет, надо возвращаться! Если вдруг ваша дорога будет лежать через наши края, милости просим! Заходите, встретимся в доме культуры!

— Мы еще немного побродим, — ответил Хаккы, — может, встретим какую-нибудь труппу и прибьемся к ней.

— И я хочу с вами, — пристала к ним Макбуле. Хотя раньше клялась, что больше не будет петь.

— А со мной что не так? — произнес ходжа. — Буду читать монологи, а ты своим прекрасным голосом петь. Соберем бродячую труппу и будем ходить по новым неизведанным местам. Веселиться и других веселить.

— Хорошо, а почему нам нельзя с вами? — спросил Азми. Мы с Сулейманом, как бы то ни было, уже поиграли в лагере Зеказик.

— И вправду, — пробормотал Ходжа. — У нас столько талантов, всех развеселим. Почему-то не подумали об этом. Разве нас дома кто-то ждет? Давай, дружок, будешь за главного. Отправимся вместе навстречу приключениям. Актеры оперетты рассказывали о пройденных местах. Мы тоже увидим свою страну. В Анатолии, в конце концов, прибьемся к какому-нибудь кочующему каравану.

— Я готов! — воскликнул Азми.

— Ребята, — произнесла Макбуле. — Даже если вы ничего не будете делать, я все равно начну давать концерты.

— У меня совершено нет никаких талантов, — сказал я. — Однако мои истории неиссякаемы.

— Станешь опять главным, — предложил Азми. — Предположим, мы возвращаемся. Сейчас отсюда Стамбул кажется красивым и притягательным. Однако подумайте — выходим на пирс. Идет дождь. Улицы грязные. Куда мы пойдем?.. Кто нас ждет?.. Давайте поменяем название и создадим новую труппу. Ну что скажете, ребята?

— Это что, правда? — чуть не плача, спросил ходжа. — Если это так, то, значит, мы спасены.

Ремзие стояла немного поодаль — чужая и замкнутая. Она ушла в себя. Я заметил, что она смотрит по сторонам, словно что-то ищет.

Вот тогда мы и приняли решение о нашем предстоящем турне. Ходжа уже не стеснялся своих слез и плакал, как ребенок. Случай собрал вместе всех этих людей. Как мошкара, кружащая вокруг фонаря, они все горели желанием отправиться в неизведанные, новые места. Убежать и избавиться от состояния, в котором находились в ту минуту.

— Много работать не придется. Только привести себя немного в порядок и в путь, — сказал Пучеглазый.

— В путь! — воскликнули все. Ближе к зиме спустимся к югу: Анталия, Адана, Мерсин. Мы стали перебирать все места, куда можно будет поехать.

Ремзие молча слушала.

Азми был радостно возбужден, как в лучшие наши времена. Отчаянно жестикулируя, он рассказывал нам о всех дорогах востока.

— На этот раз тронемся в путь без плана и программы. Что нам терять? Когда мы с тобой жили в лагере Зеказик, все было почти как сейчас.

Эта неожиданная мгновенная радость несчастного больного оказалась настолько заразительной, что у нас опять поменялся настрой. И как будто мы собрались отправиться в великий поход, всех захватило чувство опасности и подозрительное волнение.

В этот момент мой взгляд опять скользнул по Ремзие. Она немного покашливала, шея ее была замотана платком.

— Бедняжка Ремзие очень устала, — сказал я. — Наверное, мы здесь с ней простимся.

— Да, — только и ответила она.

— А нам все равно, — ответила Макбуле. — Разве мертвый осел боится волка? Она другая. А вот с вами