все больше и больше. Руководство полностью развалилось. Однако мы думали о нашем реквизите. Он принадлежал нашей труппе. Когда мы надумали это все продать, Пучеглазый, знающий, в отличие от нас, законы, сказал:

— Никто ничего не вправе продавать, даже трогать. Только по доверенности можно отдать на хранение.

Последней ночью мы все впали в отчаяние и в то же время пустились во все тяжкие. Никакой надежды не осталось. Все по очереди демонстрировали Свои таланты. То, что было до этого времени тайным, всплыло наружу. Потом попросили Хаккы показать фокусы. Горбун тоже принял участие. В маске с парохода сыграли в обезьяну, даже Дядька и тот не остался в стороне.

Только Ремзие стояла поодаль, скрестив руки на груди. Взгляд у нее был застывший.

— Вы, кажется, не рады? — спросил я.

— Если бы не дорога обратно, — ответила она. — Я хочу уехать, но только туда, где я еще не была. Но придется опять смотреть на пристань, на улицы Стамбула.

Она сделала полный горечи жест. По моей улыбке и по тому, как я слушал, она догадалась, что я ее прекрасно понимаю.

— В дорогу. Всегда в дорогу. Если б только я не знала, что земля круглая!.. Значит, надо возвращаться!

Нериман опровергла ее слова.

— Кто еще хочет остаться? — спросила она.

— Я, — ответила Ремзие.

И вот тогда произошел сюрприз. Господин Зафер, попросив открыть магазин, принес ящик шампанского.

— Это же прощальная ночь, сказал он, — пришлось заставить открыть магазин!..

Он понимал толк в выпивке.

Наши решили отплатить ему за хорошее отношение к нам.

— Господин Зафер, сейчас наша очередь показывать, на что мы способны, а ты садись-ка поудобнее! И мы тебя удивим. Знаешь историю о крестьянине? Так вот, один бедный турецкий крестьянин, не найдя, чем угостить пришедшего к нему гостя, сказал: «Ты тут с дороги посиди, а я тебе спляшу!» Вот то же самое и мы тебе предлагаем!

И вот тогда наши показали господину Заферу импровизацию «Аршин Мал Алан».

— Вместо сломанного носа пойду еще один сделаю, а потом, надев, приду, — сказал ходжа.

— Оба сразу сломаю. Сиди, где сидишь! — крикнула Макбуле.

Господин Зафер не понимал значения этих слов, но от души смеялся, а мы вместе с ним.

Газали даже хрюкал от удовольствия. Увидев это, ходжа заорал:

— Задохнешься, олух!

Потом все дружно стали просить Макбуле спеть.

— Нет, — отрезала она. — Я поклялась!

— Да распались уже, разве клятва чего-то стоит, — сказал я.

— Ты доведешь меня до слез, господин Сулейман, — произнесла она и вправду заплакала. А потом стала жаловаться.

— Я осталась, — сказала Ремзие, — однако что мне делать.

Она сказала это, словно задала вопрос, однако было видно, что она решила делать.

— Госпожа Макбуле зареклась. Однако я попробую спеть, подражая ей. Я много раз слышала ее прекрасный голос, — сказала она.

Взяв стоящий в углу уд, она села, подобрав подол платья, и начала исполнять песню, которую Макбуле раньше постоянно пела.

Она пела немного иначе. Я подумал, что Макбуле обидится на нее. Однако у этой бедной женщины и в самом деле ко всему красивому было какое-то особенное отношение.

— Кроха ты моя, — начала она. — И я, как ходжа, поступила бессовестно, злословила о тебе. Хотя из-за этого переживала после той ночи. Подойди, дай я тебя расцелую.

Когда она это говорила, бедняжка казалось такой молодой и красивой!

— Долой клятву, — сказала она немного погодя. — Давай, ходжа, бери свой уд и как последний номер нашей программы споем с тобой господину Заферу.

После пения ходжа придумал монолог — настоящее произведение искусства, в котором рассказывалось о том, как господин Сервет умоляет своих детей и раскаивается во всех своих поступках. Было так весело! В одном месте, прервав свое выступление, он произнес:

— О Аллах, какой же я бессовестный человек, хотя это и шутка. В шутке нет злого умысла, однако все равно некрасиво. Ведь благодаря этому человеку мы провели несколько прекрасных месяцев. Я бессовестный, но ничего не могу с собой поделать.

Почти в полном составе мы собрались еще раз и сели в поезд. Не хватало только Пертева. Он за день до этого получил телеграмму, прочитав которую поменялся в лице.

— Мой дядя тяжело болен. С вашего разрешения, я поеду, — сказал он.

На следующее утро, отдав причитающуюся ему часть денег, мы отправили его домой. Пучеглазый, опять занявшийся делами кассы, воскликнул:

— У него нет на это права!

— Ну что ты, Пучеглазый, не становись таким бессовестным, как я и Макбуле. Дай парню то, что ему причитается! — сказал Ходжа.

— Почему сразу бессовестный?

— Ладно, ты знаешь, о чем это я. Как ни крути, а он наш друг. Пусть благополучно доберется до Стамбула. Смотри, и господин Зафер так же думает. Это его порадует даже больше, чем нас.

Я смущенно улыбался. Полученная телеграмма была подделкой, чтобы избавиться от Пертева. Как сказал ходжа, это было настоящим бесстыдством. Текст телеграммы диктовал ходжа, а писала Макбуле. А Ходжа еще и давал наставления Макбуле.

— Подчерк должен быть похож на подчерк телеграфиста. Такой же безобразный, поэтому я и попросил тебя написать, — говорил он.

Текст телеграммы был следующий: «Приезжай первым пароходом, жду тебя. Друзьям скажи, что дядя тяжело болен».

Внизу поддельный адрес.

— Однажды, когда господин Сервет думал, как избавиться от этого парня, я подсказал это, — смеясь, сказал Ходжа. — Однако осуществиться этому суждено было только сейчас.

Дядьку тоже подумывали отправить. Хотя куда он поедет? Жена господина Сервета поклялась его обратно не брать. Однако и нам он был в тягость.

Глава двадцать четвертая

Мы ехали в поезде, состоящем из вагонов, похожих на старые трамваи, которые в свое время тянули лошади.

Однажды поезд сошел с пути, и господин Зафер, как диктатор, отдавал приказы машинистам. Ходжа, который ужасно боялся, всю дорогу проклинал этот поезд. Господин Зафер часто останавливал узкоколейку и говорил: «Прошу!», сажал Макбуле по середине и, раздавая команды направо и налево, фотографировал нас.

Опять пошли шутки.

— Наверное, у нас не получится без патрона. Даст Аллах, может, что и получится! — сказал ходжа и перешел к другой теме. — Патрон не может без фаворита. Я думаю, что наша труппа жива только благодаря тебе. Ну чего тебе стоит. Улыбнулась бы ты ему пару раз, что ли.

Эти слова, с одной стороны, ласкали самолюбие Макбуле, а с другой — выводили из себя.

— Да что с вами? — вскрикнула Макбуле. — Вы меня еще засватаете этому типу.

Однако, увидев