Обращение подписано именем «смиренного Тихона». Оно было продиктовано христианской любовью, болью сердца за разделившийся народ и необходимостью предостеречь от дальнейшего озлобления. Но помраченное сознание безбожников во власти восприняло его как вызов. Презирающие Церковь и религию богоборцы обиделись за анафему. Шквал ненависти, обрушившийся на патриарха после этого послания, длился потом не месяцы, не годы даже, а десятилетия. Борзописцы украшали страницы газет, журналов и книг нелепостями, невежеством и откровенным враньем в духе времени: «Патриарх Тихон проклял советскую власть», «Смиренный Тихон звал народ восстать на борьбу с пролетариатом», «Послание патриарха Тихона полно дикой злобы и непримиримой вражды». А вот и подлинный шедевр: «Оскалив зубы, с налитыми кровью глазами, широко замахнулась своим золотым крестом Церковь Христова на рабочих и крестьян».

И рабочие с крестьянами, ожесточенные пропагандой, этому верили. Да и как было не верить, если даже изданная спустя 70 лет книга по истории православия в России («Русское православие. Вехи истории»), написанная историками и философами, все еще полна задушевного вранья. Что патриарх-де предал анафеме членов советского правительства и призвал верующих к вооруженному сопротивлению властям, что никакой дискриминации Церкви декрет «О свободе совести» не провозглашал и пр. (И это в 1989 году, после того как в стране широко отметили 1000-летие Крещения Руси, а патриарха Тихона вот-вот прославят в лике святых.) Патриарху вменили в вину «политику» и «контрреволюцию». Тогда как в реальности предавать анафеме членов советского правительства было бессмысленно – все они в официальном порядке являлись безбожниками. А призывом к вооруженному мятежу посчитали слова патриарха: «противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля», его убеждение в том, что «сила внешняя» и враги Церкви будут посрамлены силой «святого воодушевления» православного народа, которому он предлагал объединяться в духовные союзы.

Одно короткое послание патриарха – и длинный-длинный шлейф коммунистической ненависти. А ведь после этого послания были и другие, столь же «профессионально» квалифицированные властью как «политический заговор попов» во главе с патриархом Тихоном.

Между тем после выхода послания с анафемой знаменитый проповедник отец Иоанн Восторгов, священник Казанского храма на Красной площади, объяснял прихожанам: «Теперь всем нам предстоит особо напряженная борьба за веру и Церковь. К тому зовет нас патриаршее послание. Не о политической борьбе мы говорим. Но есть область – область веры и Церкви – где мы… должны быть готовы на муки и страдания». Собственную готовность к этому отец Иоанн подтвердит всего полгода спустя, когда вместе с другими мучениками спокойно, с молитвой на устах будет стоять на краю ямы перед расстрельной командой…

Большевики не могли не понимать, что их декрет вызовет массовые волнения в народе. Они сознательно шли на конфронтацию отношений между властью и Церковью. Но при этом поспешили возложить всю ответственность на духовенство, которому под угрозой расстрела запрещалось распространять послание патриарха и повелевалось разъяснять верующим «истинное значение» декрета. В сущности, духовенство и члены Собора этим и занимались – другой вопрос, что истину христиане и безбожники понимают по-разному.

Страна в ответ большевикам всколыхнулась. В обеих столицах, в губернских и многих уездных городах прошли массовые крестные ходы с хоругвями, иконами, пением молитв о даровании мира стране и Церкви. По воспоминаниям современника, «все крестные ходы тех лет… являясь единственным возможным и легальным средством протеста против начинавшейся расправы с Церковью, носили необычайно героический жертвенный характер. Эти совершенно безобидные религиозные шествия в те времена нередко являлись мишенью для озверевших представителей местной власти не только в переносном, но и в самом прямом смысле этого слова. В какой-то отрезок времени расстрел крестных ходов являлся вполне обычной нормой, так как они и печатно, и устно трактовались как «контрреволюционные демонстрации», подавлять которые необходимо любыми средствами».

В те январские и февральские дни были обстреляны крестные ходы в Твери, Нижнем Новгороде, Туле, Воронеже, Владимире, Саратове, Омске и многих других городах. Число раненых и убитых, конечно, никто не считал. Епископов, священников и мирян арестовывали сотнями, многих потом также расстреливали. А в начале февраля Москву потрясло известие о зверском убийстве митрополита Киевского Владимира – того самого, который на интронизации вручил патриарху первосвятительский жезл. 21 января в Киево-Печерскую лавру ворвались пятеро солдат, обыскали и ограбили келью митрополита, самого его избили и выволокли за ворота монастыря. Утром нашли его тело, раздетое и истерзанное штыками.

Во всех московских церквах под печальный колокольный перезвон прошли панихиды. В храме Христа Спасителя заупокойную службу торжественно служили патриарх с сотней архиереев и священников. На заседании Собора, посвященном памяти митрополита Владимира, патриарх Тихон произнес в числе прочего такие слова: «Нет ничего напрасного на путях Промысла Божия, и мы глубоко верим… что эта мученическая кончина владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть носящего, но и жертвою благовонною во очищение грехов великой матушки-России». Но каждый из тех, кто слышал это, наверняка не представлял всей меры грехов целого народа – а соответственно, и размаха, с каким советская власть будет бросать всё новые и новые жертвы в топку братоубийственной войны и многолетнего государственного террора. Тогда казалось, что бандитская власть схлынет быстро и так же внезапно, как явилась. Уповая на это, Собор принял решение разослать по епархиям страны указание «расследовать случаи… о всяком насилии, имеющем отношение к Церкви, ее служителям и православным христианам, пострадавшим за веру Христову, и акты таких расследований препровождать в Св. Синод».

Несколько лет спустя чекисты, готовя очередной арест патриарха, поставят ему в вину сбор сведений о репрессиях духовенства с целью «опорочить» советскую власть. А пока, в конце февраля 1918 года, по Москве впервые ходили упорные слухи, что Святейшего собираются арестовать. Взволнованные приходские общины организовали круглосуточное дежурство добровольцев на Троицком подворье, где жил патриарх. А депутация от Собора предложила ему немедленное бегство за границу. В ответ владыка грустно улыбнулся: «Бегство патриарха было бы слишком на руку врагам Церкви, они использовали бы это в своих видах. Пусть делают всё, что угодно».

Через пару недель у новой власти появилось еще больше поводов желать устранения главы Церкви. В феврале на фронтах неоконченной войны началось широкое наступление немцев, захвативших западные земли России. Деморализованная и почти разбежавшаяся армия противостоять им не могла. Голос патриарха убеждал русский народ встать на защиту измученной страны, но на следующий день после выхода его послания, 3 (16) марта, в Брест-Литовске большевики подписали капитулянтский мир с Германией. Они отдавали немцам огромные территории России вместе с русским населением: Украину, Крым, часть Белоруссии, обязывались выплатить контрибуцию в миллионы рублей золотом. Патриарх Тихон сразу же выступил с новым посланием и объяснил, что понудило его к этому: «Святая Православная Церковь, искони помогавшая русскому народу собирать и возвеличивать государство русское, не может оставаться равнодушною при виде его гибели и разложения». Словами простыми и вместе с тем страшными, глубоко проникающими в душу он раскрывает суть содеянного большевиками: «…позорный мир… подписанный от имени русского народа, не приведет к братскому сожительству народов. В нем нет залогов успокоения и примирения, в нем посеяны семена злобы и человеконенавистничества. В нем зародыши новых войн и зол для всего человечества». «А между тем у нас продолжается все та же распря, губящая наше отечество». Для прекращения этой распри, разделившей страну на враждебные лагеря, святитель Тихон призывал всех «горько каяться и молиться». Он звал к «миру, тишине, к труду, любви и единению», к братолюбию и мужеству перед лицом «свершающегося над страной нашею суда Божия».

Это были слова человека, чье сердце, по собственному признанию, горело «жалостью до смерти» к «обольщенному, несчастному русскому народу». Его взор проникал в самую глубь происходящего: он ясно видел, что Россия, выведенная из внешней войны, тотчас же погрузится во мрак войны внутренней, гражданской. И всеми способами, доступными предстоятелю Церкви, которая всегда стоит над мирскими борющимися стихиями, вне политических страстей, патриарх Тихон пытался предотвратить грядущую бойню. Эти способы: пастырское вразумление, обличение, молитва, богослужение и главное – любовь ко всем, а к заблудшим человекам в особенности.

Он беспрестанно совершал службы в разных церквах Москвы, выезжал в загородные приходы – всюду, куда его приглашали прихожане,