говоря ни слова, рабочий взял отвертку и приложил ее к точильному камню, чтобы придать кончику нужную форму.

— Попробуй теперь.

Уолтер приставил отвертку ко дну кузова, стукнул по ней несколько раз — бам! — и она легко вошла и встала как раз против вмятины на наружной стенке. Уолтер обернулся, чтобы поблагодарить за помощь, но рабочего уже не было — он исчез, как призрак.

В нем вообще было что-то призрачное. Он уезжал с завода и приезжал один, не занимался пустой болтовней, перед началом работы и во время обеденного перерыва держался особняком, постоянно носил с собой в кармане брюк какую-нибудь книжку и всегда, когда не был занят, наблюдал за Уолтером и слушал, что советуют ему другие; при этом с его продолговатого моложавого лица не сходила насмешливая, скептическая улыбка. Более того, взгляд его холодных голубых глаз, казалось, постоянно был устремлен на Уолтера, но он не наблюдал, как другие, за его работой, а словно оценивал его характер и особенности, отчего Уолтеру часто становилось не по себе.

Постепенно Уолтер стал интересоваться теми из окружавших его людей, чьи вкусы и взгляды были более земными и реальными. Самые теплые отношения сложились у него с Кевином, бывшим сельским учителем, иммигрировавшим в Америку из Ирландии. У него был такой восхитительный акцент и такие смешные обороты речи, что Уолтер всякий раз старался втянуть этого рыжего верзилу в разговор.

— Эй, Кевин! — крикнул он как-то. — Так сколько же лет было детишкам, которых ты обучал в графстве Керри?

— Ах, Уолтер, — вздохнув, отвечал Кевин, обнажая свои длинные белые зубы, — многие из них были не такими уже детишками. Посмотрел бы ты на девочек постарше — какие формы! Если бы они только могли прочитать мысли своего учителя! Стыд и позор!

И они оба рассмеялись: Кевин — своим воспоминаниям, Уолтер — живо представив себе этот деревенский флирт. Обернувшись, он увидел стоявшего неподалеку седого рихтовщика, который тоже улыбался, но так сдержанно, что походил скорее на ученого, наблюдающего за успешно протекающим экспериментом. От улыбки его веяло холодом, но неприятной ее назвать было нельзя. По какой-то необъяснимой причине Уолтеру казалось, что его судят и суд выносит ему оправдательный приговор.

Этот человек, замкнутый и непонятный, продолжал наблюдать за ним и во время его беседы с Кевином, и когда он разговаривал со вторым рихтовщиком и другими рабочими на конвейере. Им приходилось не говорить, а кричать, и Уолтер удивлялся, как по двум-трем обрывочным фразам можно было понять, чем живет человек.

— Только дураки сейчас женятся.

— Хватай сверхурочные, пока можно. В автомобильной промышленности не знаешь заранее, когда тебя уволят.

— Самое счастливое время у меня было, когда я служил в армии.

— Я здесь только потому, что ума не хватило получить профессию.

— Я пришел сюда из любопытства, но с меня довольно.

— Жена говорит, если я отсюда уйду, то, может, меня возьмут на строительство.

— Уолтер, ты только не становись вроде этих, с высшим образованием, которые других учат, а сами ни черта не умеют.

Единственный, кого Уолтеру не удалось расположить к себе, был Папаша, морщинистый маленький контролер с петушиным хохолком желтовато-седых волос и по-старчески запавшими губами, в которых каким-то чудом удерживалась тяжелая незажженная сигара. Весь сморщенный, бледный, без кровинки в лице, он относился к Уолтеру с невыразимым презрением. Уолтеру же он напоминал злого, противного гнома: с этой его сдвинутой набекрень маленькой шапочкой, которая, словно верткое каноэ на краю Ниагарского водопада, вечно торчала у него на голове, и обернутой коричневой тряпкой рукой, которой он проверял, не пропустил ли Уолтер какие-нибудь дефекты.

— Мальчишки вроде тебя, — скрипел он сухим, ржавым голосом, — они приходят и уходят. Я уже здесь двадцать три года и перевидал миллионы таких, как ты. Безответственные, ненадежные, учиться ничему не хотят, только и знают, что развлекаться. Из тебя никогда не выйдет настоящий рихтовщик.

«А я и не хочу быть рихтовщиком, — чуть было не сказал ему Уолтер, — я хочу только заработать деньги и уйти отсюда». Но он знал, что именно этих слов Папаша от него и добивается, поэтому сдержался. В том, что он поступил правильно, Уолтер убедился буквально через минуту, когда к нему неожиданно обратился молчаливый рихтовщик.

— Папаша — это особый случай, — сказал он, склонившись над кузовом Уолтера и рихтуя его шкуркой. — В основном на заводе полная демократия в смысле возраста. Люди, которые работали здесь, когда тебя еще на свете не было, отвоевали у предпринимателей договор, гарантирующий равные права и для таких, как ты. По истечении девяноста дней ты начинаешь получать такую же зарплату, как рабочий с девятнадцатилетним стажем. Человек вдвое старше тебя будет обращаться с тобой, как с равным. Где еще такое возможно?

— Да, — сердито перебил Уолтер, — а Папаша…

— У него есть причины быть желчным. Я как-нибудь расскажу тебе.

Он резко выпрямился и пошел к своему рабочему месту. Но его слова запомнились Уолтеру. Кто он такой, этот человек с моложавым лицом и седой головой и с этими его выражениями вроде «демократия возраста»? Кого бы Уолтер ни спросил, никто толком не знал. Одни говорили, что он бывший моряк и искатель приключений, свидетельством чему — огромная татуировка, которую, как он сам рассказывал, ему сделали когда-то в Лоренсу-Маркише; те, кто пришли на завод из сельской местности, были уверены, что, судя по некоторым его высказываниям, он раньше был сезонным рабочим на фермах; находились даже люди, которые готовы были поклясться, что он человек образованный, чуть ли не преподаватель колледжа, а здесь он просто так, ради развлечения.

Кем бы он ни был, на некоторое время их беседы прекратились. Но Уолтер постоянно ощущал его присутствие, потому что он, молча наблюдая и прислушиваясь, всегда без лишних слов готов был прийти на помощь.

Однажды молодой контролер, стоявший в начале конвейера, дал Уолтеру откровенный и циничный совет.

— Я тут как-то подслушал, что́ начальство говорит о тебе, парень. — Он вынул изо рта трубку — курить в цеху строго воспрещалось — и выпустил толстое кольцо дыма. — Хочешь знать, в чем твоя ошибка?

— Конечно, — угрюмо ответил Уолтер.

— Ты слишком стараешься. Работаешь на совесть, а как раз этого и не надо делать.

Уолтер с изумлением уставился на него:

— Почему?

— Хозяев интересует количество продукции. Если ты будешь целый день бегать взад и вперед и стараться, чтобы все было в порядке, ты только будешь мешать другим. Начальство постарается найти предлог, чтобы уволить тебя раньше, чем кончится твой испытательный срок, либо переведет на низкооплачиваемую работу.

— Значит…

— Я здесь уже