Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Маскировать? А как?
— Шкуркой. Отверткой. Если ты выправишь все неровности снаружи, контролер-приемщик не будет смотреть, как там изнутри. Создай видимость качества. Стань мастером показухи, и начальство не будет тебя трогать.
Уолтер невольно засмеялся:
— Послушай, и ты терпишь это десять лет? Я каждый день думаю, не пойти ли мне поискать чего-нибудь другого.
— Первые шесть лет, — невозмутимо продолжал контролер, — я рассуждал, как ты. Это все, мол, временно, пока я не найду работу повыгоднее. Мне понадобилось шесть лет, чтобы понять, что я останусь здесь до конца жизни, — это все равно что объездить дикую лошадь, только на человека требуется больше времени. Я женился, у меня трое детей, сейчас вот строю дом неподалеку от завода. Так что я смирился, постарался приспособиться и даже доволен, вот почему мне и обидно смотреть, как ты зря надрываешься.
Наклонившись к кузову, Уолтер поднял напильник, но тут услышал заключительные слова контролера, казалось бы, безобидные, но на самом деле полные горечи и покорности судьбе:
— Знал бы ты, сколько раз я слышал от таких же ребят, как ты, что они скоро уйдут отсюда! А теперь у них стаж по пять, по десять лет, и они уже прикидывают, какая у них будет пенсия.
Уолтер не понимал, что́ именно в словах контролера так встревожило его, но тут к нему неслышно подошел его молчаливый наставник и тихо спросил:
— Он, кажется, напугал тебя?
— Не то чтобы напугал, но…
— И все-таки, когда отбываешь срок, не так уж приятно узнать, что твое заключение может оказаться пожизненным. Тогда, если у тебя богатое воображение, тебе легко представить себе, как ты начинаешь ко всему привыкать и как тебе даже нравится эта рутина, и так день за днем, и вот однажды ты просыпаешься и видишь: лицо в морщинах, дети выросли, и ты не понимаешь, куда она ушла, твоя жизнь.
Уолтер почувствовал озноб. Горячий пот превратился в холодную испарину и мгновенно высох, — правда, над головой у него был вентилятор, может, поэтому?.. Он сказал:
— Наверное, надо стать циником, чтобы продолжать здесь работать.
— Спустя некоторое время твоя жизнь превращается в бессмысленную шутку, шутку, объектом которой становишься ты сам.
— Да, но это только в том случае, если ты одаренный богатым воображением или тонко чувствующий человек.
Впервые за все время худое лицо рабочего стало злым.
— Ты думаешь, у этого контролера не было своей мечты? Думаешь, у него нет человеческой гордости? А ты задумывался когда-нибудь над тем, как разрушает такая работа личность, особенно если это человек неглупый и мыслящий вроде него? Он говорит, что, попав в ловушку, лучше всего к ней приспособиться, и по-своему он прав. Во всяком случае, ты не должен с такой поспешностью судить его — у него, вероятно, никогда не было возможности скопить деньги на университет.
Никто ни разу за все восемнадцать лет его жизни не разговаривал так с Уолтером. Теперь он никогда не сможет относиться к людям вроде этого контролера без сочувствия. Даже дома, увидев в этот вечер отца, с которым ему давно уже не о чем было говорить, кроме бейсбола и погоды, хотя оба делали неловкие попытки обсуждать другие, более серьезные темы, Уолтер вдруг понял, что перед ним не просто его отец, а несчастный человек, который перенес много горя; и ему стало ясно, что он взрослеет и обязан этим своему странному другу.
По мере того как проходили неделя за неделей и молодая энергия побеждала усталость — только для того, чтобы на смену ей пришло ощущение однообразия и скуки, — Уолтер все больше сознавал, что только этот человек способен объяснить ему истинный смысл происходящего на заводе. Но тот продолжал держаться в стороне, нереальный, словно привидение. Однако чем больше он замыкался в себе, тем сильнее возбуждал любопытство Уолтера и желание вызвать привидение на разговор.
Наконец Уолтер не выдержал.
— Что означает эта ваша татуировка?
Рабочий улыбнулся краешком рта.
— Это американский орел. — Он поднял руку, согнул и опустил. — Он кричит от ярости при виде того, что произошло с республикой.
— А что произошло?
— Где наше мужество? Где идеалы? Возьми любой завод, хотя бы наш: из человека высасывают все соки и выбрасывают его, как ненужный хлам.
— Но ведь вы здесь тоже работаете, — смело возразил ему Уолтер.
Рихтовщик медленно покачал головой с такой решимостью, что было ясно: переубедить его невозможно.
— Я по натуре кочевник — пришел и ушел.
Уолтер кашлянул.
— Я даже не знаю вашего имени.
— А зачем оно тебе? Мы теперь не обращаемся к людям по имени, а называем их «тот с гнилыми зубами» или «парень в синей спецовке». Ясно, что если я месяцами работаю рядом с человеком и вдруг узнаю, что у его жены рак и ее должны оперировать, а я даже имени его не знаю, то дело не в нем и не во мне, а в тех полуконтактах, которыми завод подменяет нормальную человеческую дружбу. Старики — те хоть держатся вместе, а все остальные утверждают, что они здесь ненадолго. Завод такой большой, люди все время меняются, так что просто нет смысла знакомиться.
Рихтовщик печально взглянул на Уолтера.
— Никто из приходящих сюда не хочет признать, что это место хоть как-то связано с его жизнью. Все уверяют друг друга, что они здесь временно, и поэтому, как бы ни был общителен человек, люди, с которыми он работает, остаются для него лишь случайными встречными и ему даже неловко прощаться с ними, когда он уходит сам или его увольняют.
— А все-таки, как вас зовут?
— Называй меня Джо.
— Каждого третьего на заводе зовут Джо, — упорствовал Уолтер. — А фамилия?
Рабочий улыбнулся, и на его длинном лице вновь появилась холодная усмешка.
— Джо, Исчезающий Американец. — Он повернулся к Уолтеру спиной и, когда конвейер возобновил свое бесконечное движение, вновь принялся за работу.
Но Джо был любопытен, и ему все надо было знать; оказался он тут как тут и в тот момент, когда Уолтер хоть и не грубо, но все же ответил на придирчивое замечание