А в октябре, через месяц, наверное… А, нет, я сорок дней пошёл заливать. Так вот. Оказался в «Европе». Булькаю в себя водку, заедаю икрой и ещё какой-то фешенебельной гадостью. Пошёл в туалет и тут вдруг споткнулся о сидевшего парня. Он подскочил, я чуть не упал. Слово за слово, чуть не подрались сначала. Потом получилось, что мы уже сидим за моим столом и о чём-то говорим. Вот, это Пашка и оказался. Я его узнал по нашим разработкам. Он, понимаешь, тоже Марту поминал. И тоже один. Он меня до дому проводил, мы с ним ещё в парке сидели, трезвели. Мы с ним часто говорим о Марте…

Майя сидела неподвижно, стараясь не шевельнуться, не спугнуть откровения, и только мысли бешено скакали: этот Пашка оказался в нужное время в нужном месте, его имя будто уже в каждой подворотне жирными буквами светится, скалится из-под ворот, угрожающе щерится. Слишком много совпадений, чтобы не быть закономерностью. Когда брат замолчал, негромко спросила:

– Что ты вообще о нём знаешь? Кто он?

Август подержал глоток вина во рту, проглотил. Медленно потянулся за кусочком рокфора, прикусил. Ответил:

– Павел Валерьевич Солодов. В октябре продал свою компьютерную фирму, которую создал десять лет назад. «Далинет», кажется, называется, не помню. Богат, даже очень. У него вообще нюх на всякие рискованные, но очень прибыльные стартапы. Кстати, твой ровесник, ему тридцать четыре только что исполнилось. Родом из Мурманска.

Он как-то рассказал, что у его родителей – рыбаков – была замечательная привычка все свободные деньги переводить в валюту. Ну вот, в девяносто восьмом им повезло. Летом девяносто девятого он приехал в Петербург, поступил в ИТМО на информационные технологии, что ли, и заочно зачем-то учился на психолога.

Ему было двадцать четыре, когда он создал сеть магазинов по продаже компьютерной техники. И так, по мелочи в проекты вкладывался, получал прибыль. В общем, заработал кучу денег и продал бизнес. Сказал, что стало скучно. Ну вот, мы с ним и стали на пару по кабакам шататься. Он, правда, пьёт меньше, чем я. Подружились. Он одинокий, то есть вообще. Родители вроде как в Мурманске утонули на каком-то траулере, лет пять назад. Детей нет. Он вдовец, у него жена того… Сама, в общем, сиганула откуда-то. Больше не женился. Ну, слово за слово, проекты опять же, мне было интересно, что он скажет. Идеи у него всегда такие классные. Вот я и решил, пусть он мне поможет, я тоже тогда буду классным.

Голос Августа снизился до едва различимого шёпота:

– Я хотел, чтобы мне стало интересно. Чтобы отец сказал, что я вырос. Что я сделал для нашего дела что-то очень важное, что я принёс нужный процент. А оказалось, что я чуть не грохнул всю систему. Май, так что мне теперь делать-то?

Верлен внимательно посмотрела в умоляющие глаза брата и спокойно проговорила:

– Бросить пить. Внимательно изучать документы, не обсуждать дела банка с приятелями, даже самыми талантливыми. Ты же понял уже, что твой Пашка, может, и хороший собутыльник, но то ли по неопытности, то ли от злого умысла чуть не подвёл тебя под монастырь. Сделаешь так – будешь Великий змей Чингачгук, герой Верленов.

Август вдруг стремительно встал и рванул к дверям каминной. Майя услышала, как он в голос разрыдался в коридоре. Зная, что утешить не сможет, да и ни к чему сейчас её утешения, выждала некоторое время, чтобы дать брату успокоиться. Но он не вернулся и через пятнадцать минут, и Майя ушла в свою комнату: выпила она всего чуть-чуть, но обещала же остаться, а обещаешь – выполняешь. По крайней мере, Асти не будет чувствовать себя обманутым.

Завтра очередной урок у Дианы. От этой мысли почему-то резко сбилось дыхание и загорелись щёки. Майя сквозь сон подумала, что от одного бокала обычно пульс так не скачет. Отмахнувшись от этой мысли, снова переключилась на Солодова: «Нужно непременно о Павле этом с Дианой поговорить. Как-нибудь аккуратненько. И дать задание Шамблену покопаться в прошлом этого загадочного инвестгения. Очень уж своевременно он появился рядом с братом. Проекты эти… Как узнать, может он или нет быть человеком отца?».

Воняло рыбой. Этот неистребимый запах сочился из всех щелей небольшого бревенчатого барака, тянулся ветрами с Кольского залива, лип к рукам и ушам. И всё время откуда-то дуло, отчего становилось неуютно, знобко, хотелось свернуться хорьком под ватным одеялом и не слышать ни скрипа портовых кранов в туманной мороси, ни гудков. Иногда бывало, что ветер будто уставал цепляться за вечно чешущиеся уши, и тогда пахло снегом. Самым разным: первым, пушистым, мягким, или слежавшимся на морозе, или острым и ноздреватым, подтаявшим и утоптанным… Почему-то запахи весны, лета и осени помнятся не так резко, как запахи снега. Наверное, это оттого, что снег замешан на сводящей с ума, дёготной темноте и ночью, и днём, с сентября по май…

Он злился и даже пытался кусаться, когда бабка, присматривающая за пацанёнком, пока родители ходили в рейд, силком вытаскивала его из-под одеяла, отбирала очередную книжку и отправляла в школу. Находиться среди визжащих, носящихся, дерущихся по поводу и без мальчишек было невыносимо. Его доводило до бессильной ярости, когда кто-то брал что-то из его вещей. Тогда он сжимал вспыхивающее бешенство в потные кулаки и еле сдерживал себя, чтобы не вырвать своё из чужих рук.

Хотелось сбежать от чёрных силуэтов домов, едва подсвеченных тусклыми фонарями, нисколько не разгонявшими морозную тьму, от ледяного гудения ветра, от этой ирреальности в жаркий, цветной мир, который так вкусно, выпукло и ощутимо жил на страницах книг и журналов, за толстым стеклом старого телевизора.

Он видел, как солнце плавит солёный лёд, оголяя ржавые, скособоченные, жуткие каркасы брошенных лодок, машин, останки домов, и мечтал – неистово, до рези в крепко стиснутых зубах. Мечтал о том, что наступит момент, когда он сможет одним ударом разорвать вязкую, глухую ночь и покончить с сосущим чувством прямо физического голода по признанию и богатству. И никто, никто больше не возьмёт ни единой принадлежащей ему вещи без разрешения. А он это разрешение не даст. Никогда не даст.

Весь следующий день Верлен старалась выкраивать в напряжённом графике время для того, чтобы перерыть все доступные ей сети. Она искала дополнительную информацию по Солодову. Искала и не находила. В сетях было только то, что рассказал Асти. Год рождения, место рождения, образование (только указание профиля), и больше ничего – то есть абсолютно – не вываливалось ни по каким ссылкам ни по учёбе в вузе, ни по отзывам клиентов о директоре сети. Хотя о самой сети писали достаточно, без упоения, но и не уничижительно, что можно отнести к достоинствам. В любовных скандалах не замешан, в коррупции не светился, в части бизнеса его никто особо не полоскал – значит, не кидал, не подставлял, не обманывал, по крайней мере, так, чтобы это нельзя было простить…

Солодов не отсвечивал ни в одной из социальных сетей, по крайней мере, по имеющимся данным и фотографиям Майя не нашла ничего. Решила зайти с другой стороны: одноклассники в Мурманске, однокурсники в Петербурге… Ни у кого из них похожего Павла в друзьях не оказалось.