Наверное, в этом нет ничего странного. Сама Майя тоже в сетях не присутствовала: слишком много личной информации через них утекает в паутину, и внутренне даже одобрила предусмотрительность изучаемого объекта. Значит, умён, осторожен, скрытен. Но при этом ходит с Августом по кабакам. Значит, не так уж и осторожен, ведь могут заснять в неприглядном виде? Хотя Асти сказал, что приобретённый в респектабельном ресторане друг пьёт немного. Опять-таки: осторожен и предусмотрителен.

Посмотрела налоговую историю проданной фирмы. Действительно, смена владельца, смена учредителя, в арбитражах на сайтах не светился, долгов с фирмы никто не взыскивал. Обиженных сотрудников тоже не было. Слишком чистая история. Слишком. Так не бывает, когда на тебя работают тысячи людей по всей стране. И никто не пишет о тебе ничего плохого… Эта стерильность всё больше и больше казалась Майе угрожающей.

Задумалась: есть несколько путей получения информации, и один из них – полевой. Поехать в Мурманск, походить по городу и незаметно всё разузнать. Но город сравнительно небольшой, если у Солодова остались там знакомые или приятели, могут сообщить, что кто-то им интересуется. И ещё эту поездку нужно будет объяснить Шамблену, а значит, и отцу (в то, что Шамблен ему не сообщит, верилось с трудом). К этому она пока не была готова.

Ладно, придумается что-нибудь. Не завтра же лететь. Сейчас по плану – разговорить Диану. Кстати, как вариант, можно самой попробовать крутануть этого Солодова. В таких случаях самое простое и самое верное средство всегда одно – увлечение, обольщение, соблазнение… Внезапно от мысли, что её коснётся чужой мужик, Майю передёрнуло: «Гадость какая… Обойдёмся пока стадией увлечения. Просто необходимо быстрее научиться двигаться, быстрее! Совершенно нет времени месяцами ходить вокруг да около. Не мешало бы выйти на эту их милонгу. Ну, не в эту субботу, но в следующую обязательно. Если Солодов будет там, зацепить его на танец, посмотреть, как поведёт себя. А потом увести куда-нибудь, в ту же „Европу“, пригласить на свидание… Разобраться…».

День в привычных действиях летел неудержимо. Уже ближе к вечеру, всё ещё проскакивая по ссылкам в поисках хоть какой-нибудь детали о Солодове, Майя постоянно поглядывала на часы. В восемь рванула домой, чтобы успеть принять душ и переодеться для занятий.

Под нервно-тягучую музыку танго, дышащую в динамиках автомобиля, город сиял чистыми, гладкими окнами, поворачивался лепными и узорчатыми боками дворцов, подмигивал светофорами. Неожиданно дробно простучал каблуками-подковами: на красавцах-жеребцах из-за угла видением из столетнего прошлого выскочила конная полиция… Майя предвкушала несколько часов отрешённой свободы – от мыслей, от поисков, от чувства вины перед сестрой и семейным делом, и это предвкушение будто сдёрнуло с внутренних софитов металлические шторки, и в этом слепящем свете можно было бесстрашно и даже немножко весело смотреть на пустые скамейки в скверах и не представлять, как раньше, на одной из них себя, безнадёжно глядящую вдаль…

* * *

От обжигающего коктейля мурлыкающего танго, шелеста алой облегающей юбки с длинным боковым разрезом и улыбки, которая сверкнула на губах Дианы при виде входящей ученицы, где-то под сердцем, как под старинной жаровней, будто развели огонь, и от этого огня воздух вдруг стал жидким и густым, пронизанным нотками розового перца, нагретой солнцем чёрной смородины, малины и красных апельсинов.

Майя, сбитая этим всплеском ощущений с шага, замерла и несколько секунд молча стояла, чувствуя, что ещё четверть движения, и она просто подойдёт к светящейся Диане, обнимет её и будет этим светом дышать, дышать целую вечность, которая не может быть короче жизни. Осознав, о чём думает, ужаснулась, смутилась, резко повернулась и отошла в угол, к небольшому столику, на котором стояли стаканы и бутылка с водой. Прикрыла глаза, но ничего не изменилось, только под левой лопаткой чувствовался пристальный, изучающий взгляд Дианы. Майя испугалась, и от этого ужаса, смешанного с восторгом, голос её звучал глухо, как сброшенные ветром на мокрую землю груды листьев:

– Добрый вечер, Диана.

Диана с нескрываемым удовольствием отметила, как порозовели смуглые скулы Майи, как напружинилось её гибкое, сильное тело в мраморной облегающей шёлковой рубашке и свободных угольно-чёрных брюках, обнимающих широким поясом тонкую талию. Тангера привыкла играть с нарождающимся огнём, то чуть задувая его, то опять подбрасывая щепок. Ведь как было раньше? Кто-то с разбегу в неё влипает, как бабочка в густой мёд, на кого-то падает пьяный, одуряющий сиреневый вечер, кто-то взлетает жёлто-красной осенней листвой и начинает кружить вокруг, шалея от горчащего осеннего запаха… Но ещё не бывало так, чтобы нестерпимо хотелось покорить и покориться, и совсем не хотелось, чтобы то, что неизбежно случится, закончилось быстро и предсказуемо. То, что творилось с ней, оказалось совсем иным. Это она – влипла, она – ждёт, когда позовут, она – шалеет и полыхает…

Орлова совсем запуталась. Обычно её улыбка сразу решала, быть или не быть незримому, но ощутимому каждой клеточкой волшебству. Её внутренняя антенна, никогда раньше не дававшая сбоев, теперь издаёт странные сигналы. Вот только что казалось очевидным, что Майя, мягко говоря, весьма заинтересована в сближении с ней, но мгновение хлопает крыльями, исчезает, и вместо него появляются далёкие звуки глухого прибоя неприступного океана, становится неуютно и щекотно от страха, что ты только что поняла не то и не так…

Пока Верлен что-то искала в своей сумке на столе (или делала вид, что искала, – как понять, что с ней происходит?), Орлова напряжённо размышляла: «Может, подойти, обнять, уткнуться в шею, спросить честно и спокойно – ты будешь со мной? И больше не мучиться от немеющих от желания пальцев, от кипящей в горле неутолённой страсти, от клокочущих где-то в затылке жадных и жарких снов…». Не решилась, протянула момент, и вот уже гостья повернулась, безмятежная и отрешённая, и нужно находить в себе силы сохранять спокойствие и отвечать на приветствие, проплывшее терпким дымом.

Тангера встряхнула головой, снова улыбнулась, пытаясь отвлечься:

– Добрый вечер! Продолжим?

Нажала несколько кнопок на пульте, и из динамиков приглушённо поплыли звуки «Последнего танго в Париже» Gato Barbieri.

И снова шаги, невероятные, трепетные – попадать в сильную долю, держать баланс, чувствовать напряжённую нить, дышать, погружаться, придумывать жизнь, и не только свою, но и воображаемого партнёра, раскладывать карточным веером, выбирать настроение – грусть, одиночество вдвоём, влечение, страсть, свобода на двоих…

В какой-то момент Диана и Майя оказались не рядом, отражаясь в зеркалах, а напротив, на расстоянии шага. Синие и кленовые глаза встретились, впечатались друг в друга, и сколько было в венах непрожитого, непроизнесённого, неизвестного, выплеснулось в наступление и уклонение, в притяжение и избегание. И пусть расстояние шага не нарушалось, но – изгиб бедра, перекат на ступне, взмывание на небесных качелях, между ними, вокруг, в них – сплавляющий в одно горящий шар – владычество гордого танца, тенью – синхронно движущиеся силуэты, и только глаза держат сознание, готовое взорваться от вскрикнувшей скрипки…