– Во-первых, – холодно заметил профессор, – я не учу студентов сочинять стихи. А во-вторых, ты сам сказал, что собираешься упрятать Богдана Дрозда за решетку. Разве не так? Мы приземлимся, полиция его арестует, и он окажется за решеткой.

Мне хотелось плакать от досады.

– Как вы не понимаете, что это был единственный человек, от которого я мог узнать о заказчике убийства!

До профессора наконец дошло, какую оплошность он допустил. Он крякнул, дернул головой, почесал затылок.

– Предупреждать надо было! – попытался умалить он свою вину. – Я же не был посвящен в тонкости твоих, так сказать, оперативных мероприятий!

Ах, если бы я не вступил в этот бесполезный диалог с профессором! Если бы сразу кинулся к Дрозду и попытался убедить его как можно быстрей избавиться от пистолета, то оставалась бы хотя бы слабая надежда получить нужную мне информацию. Но умная мысль пришла с опозданием, когда по проходу, быстро и в ногу, прошли два молодых человека атлетического сложения, бритые наголо, в темных костюмах и солнцезащитных очках. Не надо было ломать голову, отгадывая, кто они такие и куда идут. Их внешний вид и сдержанно-агрессивная целеустремленность говорили сами за себя: это сотрудники спецслужб.

Профессор тоже это понял.

– Быстро сработали! – с заметным удовольствием сказал он.

Бессильное негодование душило меня, и, чтобы ненароком не наговорить каких-нибудь гадких слов, я принялся цедить мелкими глотками кофе. Салон был туго заполнен звуком самолетных двигателей, в сложной полифонии которого были замешаны и тонкий свист, и мелкое жужжание, и низкий, органный рокот, и нудный гул… И потому приглушенный щелчок прозвучал как короткая фальшивая нота. Он был очень похож на тот хлопок, с каким закрываются крышки багажных полок, и потому на него никто не обратил внимания. Но мне, к несчастью, слишком часто приходилось слышать подобный звук – и не только в лесной тиши, но и в концертных залах во время исполнения музыки, и в поездах, и на строительных площадках, и я научился безошибочно выделять его из всех других звуков.

Я тотчас вскочил на ноги и кинулся в хвост самолета. Навстречу мне по проходу бежал сотрудник спецслужбы. Его черный пиджак был расстегнут, галстук сбит на сторону. Бегущий по самолету человек – явление нестандартное, из ряда вон выходящее, и ощущение большой беды и смутной опасности хлынуло на меня ледяной волной. Он сильно задел меня плечом, но не остановился и закричал:

– Всем по своим местам! Никому не вставать!

Я столбом возвышался посреди третьего салона, глядя на то, как второй спец оттаскивает за штору тело Богдана Дрозда. Голова киллера безжизненно каталась по полу, скрюченные пальцы, как грабли, царапали ковровую дорожку, цеплялись за ее край. На груди его сочно блестело бурое пятно, словно он пролил на себя автомобильное масло. Пассажиры, сидящие на последних рядах, смотрели на происходящее с выражением смертельного ужаса. Какая-то женщина заголосила дурным голосом и попыталась вскочить с сиденья. Спец выпрямился, задернул штору, но ноги мертвого Дрозда так и продолжали выглядывать из-под нее.

– Сядьте! Успокойтесь! – выкрикнул он зло и раздраженно.

Я услышал за спиной стук каблуков. Стюардессы, тщась улыбаться, начали успокаивать пассажиров, убеждать их в том, что «все в порядке». Но они сами были испуганы, и их голоса звучали как жалостливая мольба, что лишь подливало масла в огонь. Пассажиры задних рядов, которые были свидетелями кровавой стычки и которые ничего в ней не поняли, кроме того, что произошло нечто ужасное, начали быстро впадать в панику. Главная паникерша стала дурным голосом взывать о помощи. Тщедушный мужичок с грязными усиками и круглыми глазами, который полчаса назад был очень весел и совал мне пакет с «Риберой», теперь хлопал глазками и унизительно ныл:

– Не стреляйте, прошу вас! Здесь дети! Детишек пожалейте!

Мне показалось, что он беспокоится исключительно за свою жизнь, потому как «детишек» в салоне не было, если не считать откормленного, как выставочный хряк, подростка, который старательно жевал жвачку и с откровенным интересом пялился на ноги трупа.

Сотрудник спецслужбы понял, что паника нарастает подобно лавине, выхватил из наплечной кобуры пистолет, вскинул его над головой и рявкнул:

– Всем молчать!!

В это мгновение упитанный подросток сделал из жвачки пузырь, который тотчас лопнул. Пассажиры приняли этот звук за выстрел, хором вскрикнули и, как расстрелянные, безжизненно упали в свои сиденья. Порядок был восстановлен. Стюардессы принялись пересаживать пассажиров с последних рядов на свободные места во втором салоне. Я увидел, как поднялась со своего кресла Яна. Ее лицо, как и прежде, было бледным, но никаких признаков страха или отчаяния я не заметил. И тем более слез. Можно было подумать, что она крепко спала все то время, когда сотрудники спецслужбы обезвреживали Богдана, и она с ним не знакома, а потому просто не понимает, что произошло. Но я-то знал, что это не так. Значит, Яна блестяще владеет собой и ничем не выдает своих чувств.

– Проходите в следующий салон и садитесь на любое свободное место! – сказала стюардесса, бережно поддерживая Яну под локоть.

Какой удачный момент! Яна медленно шла по проходу ко мне, рассеянно глядя по сторонам в поисках свободного места. Наконец я смогу с ней поговорить! И на этот раз, смею надеяться, нам никто не помешает…

Меня грубо толкнули в плечо. Я обернулся и увидел свое удивленное отражение в стеклах черных очков.

– Я что, не ясно выразился? – едва разжимая зубы, злобно произнес сотрудник спецслужбы. – Быстро на свое место!

Проклятье! Что ж это мне так не везет?

Я подчинился, ибо спорить в этой ситуации было себе в убыток. Меня просто положили бы на пол лицом вниз, да еще рядом с трупом. Я вернулся к профессору, избегая встречаться с ним взглядом, хотя профессор сгорал от любопытства.

– Что там случилось? У тебя лицо посерело! Богдана арестовали?

– Богдан мертв, – скупо ответил я.

Профессор покачал головой и что-то пробормотал, но я не расслышал его слов, так как в этот момент по громкоговорящей связи к пассажирам обратился командир воздушного судна. Он попросил всех соблюдать спокойствие, занять свои места и пристегнуть привязные ремни, потому как самолет начинает снижение и через несколько минут приземлится в мадридском аэропорту Барахас.

Яна сидела недалеко от меня, но я ее не видел и подойти к ней не мог, так как по коридору, словно надзиратели в тюремном коридоре, шныряли и спецы, и стюарды, зорко следя за порядком в салоне. Профессор закрылся газетой. То ли он погрузился в чтение, то ли задремал, выяснить это было решительно невозможно. Но меня он сейчас менее всего интересовал. Я был несказанно зол на него и переживал гибель Богдана так, словно он был моим другом.

Оставалась Яна, в какой-то мере посвященная в эту мрачную историю. Неважно, кем доводился ей Богдан, но о готовящемся убийстве профессора она наверняка узнала от него. Я с горечью подумал, что, по всей видимости, Яне известно очень мало, и мне не стоило надеяться на исчерпывающую информацию. О чем могла поведать мне эта девчонка? Наверное, о том, что случайно узнала (подслушала, прочитала в чужом письме, или ее друг проболтался в наркотическом угаре) о готовящейся расправе над профессором Лембитом Веллсом. Ну, назовет она мне две-три фамилии (а скорее всего, имена или клички) из числа своих знакомых, которые могут быть причастны к заговору. Что это мне даст? Да почти ничего.