Ему бы в этот момент насторожиться, почуять недоброе: в ее глазах, в заплаканных голубых глазах прелестной фарфоровой пастушки промелькнуло злобное нетерпение. Но он не заметил. Ему не хотелось на нее смотреть. С подбитым глазом она напоминала не пастушку дрезденского фарфора, а блатную маруху.

Оленька принесла реквизиты на следующий день. Никита пробил их по базе и выяснил, что счет принадлежит какой-то фирме-однодневке. «Ладно, плевать», — решил он и заплатил, но потребовал, чтобы при уплате присутствовал Оленькин кредитор с оригиналом расписки. Они назначили встречу в банке. На встречу пришел какой-то подозрительный тип, представился Мусаевым и отдал Никите расписку.

Через две недели ему на работу в панике позвонила Дуся. Еще раньше звонили охранники, дежурившие у дома, но их не соединили с главой фирмы, занятым на совещании, а Дусю соединили. Она плакала, и Никита не сразу понял, что происходит.

— Приезжайте, Никита Игоревич, — твердила она, — у нас имущество отбирают!

— Какое имущество? Кто отбирает? — никак не мог взять в толк Никита.

— Они мне позвонить не дали, еле из квартиры вырвалась. От соседей звоню, — втолковывала Дуся.

Никите пришлось прервать совещание с делегацией из Казахстана об открытии представительства и расширении бизнеса на казахской территории. Это нанесло ему колоссальный репутационный ущерб, но делать было нечего, пришлось ехать домой. В доме хозяйничали судебные приставы. Оказалось, что Оленька должна втрое больше, чем триста тысяч, и что имеется еще одна непогашенная расписка, где она ручается всем своим имуществом. Оказалось, что и суд уже состоялся, а под имуществом, объяснили приставы, подразумевается все, что совместно нажито, и теперь обстановку дома пустят с молотка, как они выразились, «по остаточной цене».

— Любопытно, — протянул Никита. — Суд был, а я о нем ничего не знаю.

— На суде присутствовал адвокат вашей супруги.

— А кто истец? — поинтересовался Никита.

Приставы замялись, но Никита решительно потребовал исполнительный лист и выяснил, что истцом на суде выступал тот же самый Мусаев — частное лицо.

— Пошли вон, — приказал Никита. — А господин Мусаев пусть обращается прямо ко мне. Он прекрасно знает, что моя жена неплатежеспособна. Я объявил об этом в Интернете и разослал объявление во все казино города.

Он понял, что все это — ловко разыгранный спектакль, хотя сами приставы, безусловно, были настоящие. Просто их кто-то подкупил, вероятно, из тех денег, что он уже заплатил. Никита позвонил Павлу Понизовскому, тот приехал и мигом выпроводил приставов с их филькиной грамотой. Даже в суд обращаться не пришлось, чтобы уладить дело. Вскоре вторая расписка была уничтожена прямо на глазах у Никиты.

Но этот случай потряс его больше, чем он готов был признать. Дом, разворошенный «описью имущества», дорогие, с любовью подобранные вещи, к которым прикасались подлые чужие руки… А главное, злорадно-торжествующий взгляд, брошенный на него Оленькой.

— Дрянь, — сказал он, когда они остались наедине.

— Давал бы мне деньги, и ничего бы не было, — невозмутимо парировала она.

— Ты здесь больше не живешь. Забирай свои тряпки и выметайся, — отчеканил Никита. — И запомни: никакого другого «совместно нажитого имущества» здесь нет.

— Я твоя жена! — заверещала Оленька.

— Уже нет, — холодно ответил Никита.

Она долго не верила, плакала, скандалила, но он просто вызвал перевозчиков, они упаковали ее вещи и все увезли к ней домой. Дома, в большой академической квартире, заставленной книгами, не уместилось бы и четверти того, что Оленька успела накупить за четыре года совместной жизни с ним. Тогда Никита арендовал складское помещение, свез все вещи туда, а Оленьке вручил ключ и квитанцию.

— Уплачено за полгода. Дальше или вывози, или плати сама, или все будет продано за долги.

Это были его последние слова, сказанные бывшей жене. Свидетельство о разводе она получила по почте.

— Надо было не разводиться, а аннулировать брак, — сказала Нина, когда он замолк. — Признать его недействительным. Она же не собиралась создавать семью. Брак был фиктивный.

— Я об этом думал, — признался Никита. — Но это такая морока! Мне хотелось покончить с этим поскорее.

— А что с ней стало? — спросила Нина. — Что с ней дальше было?

— Не беспокойся, — криво ухмыльнулся он. — Такие, как она, всегда приземляются на все четыре. Она снова вышла замуж, не прошло и полугода. И вещи со склада вывезла. У нее одних туфель было пар пятьсот.

— Это называется «имельдизм», — задумчиво проговорила Нина.

— Это что, болезнь такая? — заинтересовался Никита.

— Типа того. Помнишь, была такая Имельда Маркос, жена филиппинского диктатора? Когда его свергли и их дворец заняли, оказалось, что у нее там одних только туфель — пятнадцать тысяч пар. Их выставляли напоказ. Это болезненная одержимость, фетишизм, компенсация чего-то недостающего.

— Да, я что-то подобное уже слышал, — сухо кивнул Никита. — Не одна только госпожа Маркос этим страдала.

— Но явление назвали имельдизмом в ее честь. А знаешь, что самое смешное? — Нина с улыбкой повернулась к нему. — Имельда Маркос заявила, что ее оклеветали. Туфель было вовсе не пятнадцать тысяч пар, возмущалась она, а всего лишь четырнадцать тысяч шестьсот!

— Смешно. — Никита заставил себя улыбнуться. — Ты только не подумай, на самом деле мне вовсе не жалко денег. Это она думала, что все дело в деньгах. Она мне все толковала про какую-то Лору, подружку свою. Лора заарканила банкира. Ей казалось, что банкир — это такой человек, который вынимает деньги из тумбочки по мере надобности.

— Это Оленька так думала или пресловутая Лора?

— Обе, — усмехнулся Никита. — Но у Лоры с ее банкиром вышел большой облом. Не знаю, что они там не поделили, то ли деньги в тумбочке кончились, то ли еще что, но эта Лора прожила у нас несколько дней. Потом за ней приехала мать и увезла ее домой. В Сочи, кажется. Я не вникал.

Он содрогнулся, вспоминая этот случай. Вид у пресловутой Лоры был довольно потасканный. «Хабэ бэу», как выражался военрук на кафедре у него в институте. К тому же она расплылась, как квашня, но пыталась строить ему глазки, пока жила у него в доме, томно поводила плечами и норовила остаться с ним наедине.

Никите хотелось поскорее покончить с этими мрачными воспоминаниями.

— По-моему, ты уже не рад, что спросил, — заметила Нина, отнимая у него эскиз. — Давай больше не будем об этом.

— Давай.

Никита обнял ее. Мысли беспорядочно роились у него в голове. Разрозненные… Бессвязные. Он думал о женщине, которая любила свою мать-алкоголичку и нянчилась с ней до самой ее смерти. О женщине, которая взяла дорогую клубную собаку, хотя ей самой не хватало на жизнь. О женщине, которая отдала все свои сбережения, чтобы расплатиться с портнихами из ателье за обманувшую их клиентку. О женщине, которая снова отдала все свои сбережения за платье, сшитое ее собственными руками, а потом подарила его подруге на свадьбу.