Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выйдя на улицу после мессы, Нина и Никита долго молчали.
— Я однажды слышал ее вместе с бабушкой, — начал он наконец. — В Москве, в консерватории. Еще при советской власти. Это была удивительная редкость: религиозное сочинение считалось идеологически сомнительным. Но и тогда играл тот же оркестр Саулюса Сондецкиса и пел тот же литовский хор, что мы слышали сегодня.
— Что, в Москве не смогли подобрать исполнителей для мессы Баха?
— Представь себе. Это же сколько нужно репетировать, сколько трудов положить, чтобы исполнить где-то раз в десять лет? Люди не хотят морочить себе голову, играют расхожий репертуар.
— Дай бог здоровья Сондецкису! — воскликнула Нина. — Ему ведь сколько уже? Восемьдесят?
— Нет, но где-то около того. Я спрошу у Бронюса.
— Я не думала… — Нина запнулась. — Я на всякий случай взяла это платье, но не думала, что придется надеть. Что я смогу пойти на концерт. Мне все это казалось таким сложным… Спасибо тебе, — повернулась она к нему. — И спасибо Бронюсу.
— Бронюса завтра поблагодаришь, — улыбнулся Никита. — Это же была твоя идея — пригласить его в ресторан.
— Нет, насчет ресторана — это была твоя идея. А что, ты не хочешь? — вдруг насторожилась Нина.
— Посидеть в ресторане? С Бронюсом? Конечно, хочу! — рассмеялся Никита. — Это как в старой шутке про водку, знаешь? Водку с утра? Теплую? Из мыльницы? Да с удовольствием! Ой, прости, — спохватился он, вспомнив, что Нина не любит водки.
— Все нормально, — улыбнулась она.
— Кстати, о ресторанах, — озабоченно заговорил Никита, когда они вернулись на улицу Лиейклос. — Давай зайдем сюда, — и он указал на роскошное, купающееся в подсветке здание отеля. — Нам ведь тоже надо поужинать.
Они поели в гостиничном ресторане. Нина явно торопилась.
— Мы и завтра пойдем сюда? — спросила она, когда они вышли на улицу.
— Нет, завтра мы пойдем в другое место. А что? Тебе здесь не понравилось?
— Понравилось, но мне хочется скорее вернуться к Кузе. И, честно говоря, слушать этот посредственный джаз после Баха… Мы можем завтра пойти куда-нибудь, где не играет музыка? Чтобы можно было пообщаться?
— Мы завтра пойдем в такое место, где музыка играет на грани подсознания. И это будет совсем другая музыка.
Они вернулись в квартиру, и Нина объявила, что ей нужно в последний раз вывести Кузю на ночь.
— Я пойду с тобой, — сказал Никита. — А ты разве не любишь джаз? — спросил он уже на улице.
— Люблю, но не такой доморощенный. Мне кажется, кто любит Баха, не может не любить джаз. Бах был мастером импровизации, а импровизация — душа джаза.
— А моя бабушка больше всех любила Шостаковича, — заметил Никита. — Меня с детства брала с собой на концерты. Все время повторяла мне стихи Ахматовой про музыку Шостаковича:
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле…
— Я это очень хорошо понимаю, — кивнула Нина. — Насчет могилы. Я была на одном концерте в Москве… Отрывки из «Катерины Измайловой» в концертном исполнении. Курентзис дирижировал.
— Я тоже был на этом концерте! Там была «Свадебка» Стравинского и еще много интересного. Да, и что ты хотела сказать? — спохватился Никита.
— Финал… — задумчиво проговорила Нина. — Музыка обрывается так внезапно, так страшно… Доходит до высшего накала, и вдруг р-раз! Тишина. Это смерть Катерины, ее самоубийство. Черная пропасть. Пустота. Я тогда еще подумала, что Сталин недаром не любил эту оперу. Нет, конечно, он был бессовестным негодяем, но все-таки… он ведь когда-то учился в семинарии, в хоре пел. Ему эта черная бездна должна была о чем-то говорить.
— Правды мы никогда не узнаем, но… черт возьми, красивая версия! Неужели Сталина мучила совесть? Неужели он боялся ответить за то, что сделал… хотя бы на том свете?
— Пошли назад, — предложила Нина. — Как ты сам говоришь, правды мы не узнаем никогда.
— Давай спать, — сказала Нина, когда они вернулись в квартиру Бронюса. — Я могу лечь на диване в гостиной.
— Это с какой такой радости? — удивился Никита. — Тебе мало места в спальне?
— Я устала. Мне хочется выспаться. У нас был длинный день.
— Ясно, — кивнул он мрачно. — Я лягу на диване в гостиной.
— Тебе будет неудобно.
— А тебе?
— Нормально. Я маленькая, я помещусь на диване.
— Он раскладной, — буркнул Никита. — Я тоже помещусь.
— Только не обижайся, хорошо?
— Да я не обижаюсь, — проворчал он. — Просто не понимаю, чего ты так боишься.
— Ой, только не надо заводить эту песню! — поморщилась Нина. — Как-нибудь в другой раз, хорошо?
— И с тем же результатом, — заметил он с горечью. — Ладно, не будем портить такой хороший вечер. Иди в ванную первая. А завтра с утра, чур, я первый.
— Нет, давай наоборот. Я не буду долго возиться утром. Я быстро умоюсь и приготовлю тебе завтрак, пока ты будешь наводить красоту.
— Я буду наводить красоту? — Никита рассмеялся. Она все-таки сумела его рассмешить, эта женщина-сфинкс. — Ладно, договорились. Иди ты первая. И сегодня, и завтра.
— Я быстро, — повторила Нина и скрылась в ванной.
На следующее утро она поднялась раньше его и, как обещала, приготовила завтрак.
— Какие у нас планы?
— Погуляем по городу, — предложил Никита. — Ты же хотела еще раз увидеть ту готическую церковку. Тут есть и другие красивые места. И все, как говорится, «в шаговой доступности».
— Отлично. Но Кузю я возьму с собой.
— Тогда тебя в костел не пустят, — предупредил Никита.
— А я не хочу входить внутрь. Наверняка внутри не так красиво, как снаружи.
— Здесь и музеи есть.
— Не хочется мне оставлять его одного, — призналась Нина. Кузя бросил свою миску и подбежал к ней, словно понимая, что его хотят оставить дома.
Тут позвонил Бронюс, положив конец дискуссии.
— Я вас не разбудил?
— Нет, мы уже позавтракали, — ответил ему Никита.
— Уже? А я хотел пригласить вас в кафе на кофе с круассанами.
— А мы не откажемся. Как ты насчет кофе с круассанами? — повернулся Никита к Нине и, не дожидаясь ответа, заговорил в трубку: — А мы можем взять с собой пса?
— Мы уладим эту проблему, — весело засмеялся Бронюс. — Я сейчас подъеду.
Он подъехал на машине и повез их в какое-то необыкновенное кафе, где подавали необыкновенный кофе со свежевыпеченными круассанами. В кафе Бронюс явно был «своим»: переговорил, с кем нужно, и их пустили с собакой. Кузя вел себя как ангел: свернулся клубочком под столом у Нининых ног и голоса не подавал.