– Вроде на конференцию по богословию. Знаю, что они давно переписывались с Архиповым по этому вопросу. Может, по поводу человечка одного, по прозвищу Агасфер, что узнаем. Пока все понятно?

– Пока все…

– Ну а раз понятно – можешь идти во второй салон. До Москвы еще часов пять ехать, так что и выспаться успеешь! – Зволянский достал из буфетного шкафа, из специального гнезда, чтобы не вываливалось при резком торможении или повороте, бутылку любимого арманьяка. Искоса глянул на Медникова: – Там и буфет, кажется, имеется – хвати «очищенной» или коньячку, да и отдыхай!

– Не употребляю, ваше-ство, нешто не знаете? – насупился Медников. – Мы ж из старообрядцев…

– А-а, извини, забыл! Ну, ступай!

Вытянувшись на диване и покачиваясь в такт движениям вагона, Зволянский, однако, уснул не сразу. Решив вопрос насчет Медникова, только сейчас директор подумал о политических последствиях своего вмешательства в давно сложившуюся структуру оперативно-розыскного сыска. Медников, бесспорно, для Петербурга ценное приобретение – ну а если в Москве с его отъездом дела совсем плохо пойдут?

После разгрома «Народной воли» ее остатки перебрались из Северной столицы в Москву. И с середины 80-х годов студенчество, объединившись по принципу землячества, активно, и не особо скрываясь, готовилось к террористическому акту против государя. Именно этого побаивался император-миротворец, всячески оттягивая коронацию. Секретно-розыскное отделение, которому было поручено навести в Москве порядок, успешно справлялось с порученным делом. В том числе, немалую лепту в «добивание» народовольцев вносил и «летучий отряд» филеров под водительством Медникова.

Жандармский ротмистр Бердяев, начальник московской охранки, сумел пополнить кадровый состав дельными людьми. К числу своих достижений он относил и «заагентуренного» лет восемь назад народовольца Зубатова. Успех был настолько очевиден, что вскоре Зубатов подал рапорт с просьбой зачислить его в штат министерства внутренних дел, в распоряжение московского обер-полицмейстера. И, надо полагать, настолько хорошо себя зарекомендовал, что Бердяев со временем сделал его своей правой рукой, первым помощником.

Вспомнив об этом, Зволянский невольно рассмеялся, нашарил на диванной полке бювар коричневой кожи, раскрыл: все правильно, вот оно, личное прошение Бердяева, датированное январем 1889 года на имя директора Департамента полиции. Под прошением лежал другой документ – всеподданнейшее донесение. Уже за подписью Зубатова, совсем недавнее. В донесении доказательно, со ссылками на свидетелей, говорилось о серьезных злоупотреблениях Бердяева по части растрат казенных денег.

– На свою голову, дурак, умного человека взял, – вздохнул Зволянский и сунул бювар на место, подумав, что по приезде в Москву и этот вопрос надо незамедлительно решать. То ли под суд отдавать негодяя, то ли в отставку отправлять…

Несмотря ни на что, уснул директор довольно быстро. И проспал до самой Москвы, очнувшись лишь от осторожного прикосновения к плечу порученца.

– Приехали, что ли?

– Подъезжаем-с, ваше превосходительство. Через 20 минут на Николаевском будем. Остановку в Москве прикажете делать или как?

– Ты, братец, телеграммы не видел, что ли? – зевнул Зволянский. – Сверхсрочная! Передай только, чтобы локомотив получше дали – и на Севастополь. Ну и минут двадцать на доклад местного начальства, не более.

Когда литерный остановился у пустого дебаркадера – местное железнодорожное начальство озаботилось разгоном всех праздношатающихся пассажиров и железнодорожных служащих, – в вагон тут же проникло начальство московской охранки. Первым, естественно, Бердяев. За ним – его помощник и автор всеподданнейшего донесения Зубатов. Почтительно поздоровавшись, они замерли у порога салона.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, господа! – приветствовал их директор Департамента. – Вот так и приходится по нынешним временам встречаться – на скорую руку, едва не бегом-с! Что новенького, Николай Семенович? Чем порадуете?

– Радовать пока нечем, – отрапортовал ротмистр Бердяев, настороженно поглядывая на начальство, которое даже присесть не предложило – знак плохой, как известно. – Поскольку имею данные о том, что ваше превосходительство следует по срочному вызову государя, могу лишь акцентировать ваше внимание на обстоятельстве, имеющем прямое отношение к здоровью нашего обожаемого монарха.

– Ну, что там за обстоятельство? – лениво поинтересовался Зволянский. – Да ты не оглядывайся на помощника своего. Какие уж тут тайны между своими могут быть? Только – коротко!

Бердяев, поймав гневно прищуренный взгляд директора, тяжело сглотнул и начал докладывать:

– Имею верные подробности относительно природы болезни нашего государя, ваше превосходительство! Отравлен масонами-талмудистами! В частности – врачом-иудеем Захарьиным.

Зволянский поперхнулся уже остывшим чаем:

– Ты что, пьян? Захарьин успешно закончил медицинский факультет Московского университета, совершенствовал врачебное мастерство в Берлине и Париже. Он профессор и директор клиники Московского университета. За заслуги в области медицины стал почетным членом Академии наук. Особенно славится искусством диагноза. Именно по этой причине его и привлекли к лечению государя, надеясь на его большие медицинские знания. А ты что несешь?!

– Вернейшие сведения, ваше превосходительство! Вы не можете не знать отношения нашего государя к инородцам вообще и евреям в частности![27] Вот они и решили, того… Воспользоваться случаем! Извольте ознакомиться с документами, ваше высокопревосходительство! – Бердяев протянул директору пухлую папку.

Зволянский брезгливо взял бумаги в руки, положил рядом с собой на диван и начал их перелистывать, время от времени недоуменно хмыкая:

– Что за бред? «…Сделайте детей ваших врачами и аптекарями, дабы они отнимали жизнь у христиан… сделайте так, чтобы дети ваши были бы адвокатами и нотариусами и чтобы они всегда вмешивались в дела государства с целью подчинить христиан евреям, дабы вы могли бы стать господами над миром и мстить им…» Бред, истинный бред!