– Это не конец света, – говорит он, когда наконец получает желаемое. И рассеянно оглядывается в поисках салфеток.

К его облегчению, я говорю, что все в порядке и мне лучше побыть одной.

Когда звенит колокольчик и дверь снова открывается, я подпрыгиваю. Вошедший Грэхем смотрит на меня странно.

– С вами все в порядке?

– Все прекрасно. Где вы были? В ежедневнике ничего нет.

– В конторском ежедневнике, – поправляет он, снимая пальто и вешая его на вешалку, которая стоит в углу. – В моем всегда что-то есть.

Он разглаживает пиджак на животе. Сегодня на нем жилет и пиджак из зеленого твида, а брюки красные. Костюм делает его похожим на опустившуюся модель из журнала «Сельская жизнь».

– Неплохо бы выпить кофе, Зоуи. Вы видели газету?

Стиснув зубы, я отправляюсь на кухню. Вернувшись, застаю его в кабинете. Грэхем сидит, положив ноги на стол, и читает «Телеграф». Не знаю, то ли это подскочивший утром адреналин, то ли раздражение от того, что я, кажется, единственная в «Хэллоу и Рид», кто хоть что-то делает, но слова начинают литься из меня до того, как успеваю их отфильтровать:

– «Лондон Газетт». У вас в кабинете их целая куча – не меньше двадцати. Для чего?

Грэхем не обращает на меня внимания, лишь его брови чуть приподнимаются – единственный признак того, что он меня услышал.

– И где они теперь? – требовательно спрашиваю я.

Он сбрасывает ноги со стола, садится прямо и вздыхает с таким видом, словно моя вспышка скорее утомительна, чем оскорбительна.

– Полагаю, в переработке. Разве не туда отправляются газеты? Чтобы стать дешевой туалетной бумагой на полках какого-нибудь магазинчика.

– Но зачем они вам? – Тихий голосок в голове напоминает мне о том, что я увидела в сложенных на его столе газетах. Там я нашла Кейт Тэннинг и сопоставила ее лицо и имя.

Грэхем вздыхает.

– Мы занимаемся недвижимостью, Зоуи. Продаем и сдаем. Офисы, торговые центры, промышленные объекты. Как вы думаете, откуда люди узнают о наших предложениях?

Я полагаю, что это риторический вопрос, но Грэхем ждет ответа. Ему мало снисходительного тона, нужно меня дурой выставить.

– Из газет, – говорю я. Слова вылетают отрывисто, с отчетливыми паузами между ними.

– Из каких?

Сжимаю кулаки.

– Из «Лондон Газетт».

– А как вы думаете, где размещают рекламу наши конкуренты?

– Хорошо, я поняла вашу точку зрения.

– В самом деле, Зоуи? Меня немного беспокоит, что вы, кажется, не понимаете, как работает наш бизнес. Если вам трудно это понять, я уверен, что смогу найти другого офис-менеджера с навыками бухгалтера.

Шах и мат.

– Я все понимаю, Грэхем.

Его губы растягиваются в улыбке. Я не могу позволить себе потерять работу, и он это знает.

По дороге домой покупаю журнал, твердо решив, что и в руки не возьму «Газетт». Станция забита до отказа – зимние пальто заставляют людей казаться вдвое больше, чем есть на самом деле. Я пробираюсь вдоль платформы к своему обычному месту. Приходится приложить усилия, но они окупятся, когда пересяду на надземку. Ощущаю под ногами неровности, которые сделаны для помощи слепым. Носки моих сапог высовываются за желтую линию, и я отступаю назад, насколько позволяет разбухшая толпа. Смотрю на обложку своего журнала, которая пестрит невообразимыми заголовками.

«ПОЗНАКОМЬТЕСЬ С БАБУШКОЙ, КОТОРАЯ ТРИЖДЫ ОБМАНУЛА СМЕРТЬ!»

«Я ЖЕНИЛСЯ НА ЖЕНЕ МОЕГО СЫНА!»

«МОЙ ДЕСЯТИМЕСЯЧНЫЙ РЕБЕНОК ПЫТАЛСЯ МЕНЯ УБИТЬ!»

Чувствую на лице порыв теплого воздуха. Через несколько секунд прибудет поезд. Из туннеля доносится глухой гул, волосы падают мне на глаза. Я поднимаю руку, чтобы смахнуть их, извиняюсь, соприкоснувшись со стоящей рядом женщиной. Еще один поток пассажиров протискивается на платформу. Тела вокруг прижимаются друг к другу все плотнее. Делаю шаг вперед, не столько по собственному желанию, сколько вынужденно.

В туннеле показывается голова поезда. Я сворачиваю журнал, пытаюсь запихать его в сумку. Внезапно теряю равновесие и начинаю крениться к краю платформы. Что-то твердое упирается между лопатками. Локоть, дипломат, рука? Поднятый поездом порыв ветра подхватывает с рельсов мелкий мусор, и тот щелкает меня по ногам. Центр тяжести смещается, я отрываюсь от земли, и меня охватывает ощущение невесомости. Отчетливо вижу перекошенное ужасом лицо машиниста. Мы с ним наверняка думаем об одном и том же.

Что он ни за что не сможет вовремя затормозить.

Раздается чей-то крик. Голос мужской. Я крепко зажмуриваюсь. Уши заполняет рев и скрежет метала. Меня дергают назад с такой силой, что боль пронзает плечо, а тело само разворачивается.

– Вы в порядке?

Я открываю глаза. Меня окружает обеспокоенная толпа, но двери вагона уже открываются, а пассажиры спешат. Они постепенно растворяются, и поезд, закончив обмениваться с платформой людьми, уезжает.

Вопрос раздается вновь, на этот раз более настойчиво:

– Вы в порядке?

Передо мной стоит мужчина с густыми седыми волосами и аккуратно подстриженной бородой. Он довольно высокий, я даже могу разглядеть слева от его кадыка запекшуюся царапинку. Невольно отшатываюсь, но он хватает меня за руку.

– Осторожней… Я не уверен, что справлюсь с двумя спасениями за день.

– Спасениями? – Пытаюсь осмыслить произошедшее.

– Вы правы, спасение – это, наверное, слишком громко сказано. – Иронизируя над собой, он усмехается.

– Это вы, – произношу я и понимаю, как глупо звучат мои слова. Мужчина смотрит непонимающе. – Сегодня утром на Окружной линии.

– А, – вежливо улыбается он, – верно. Простите, я не…

Я в замешательстве. Ведь совершенно уверена была, что он преследовал меня этим утром. Но он не следил за мной. И даже не помнит.

– Нет, с чего бы вам? – Вот теперь я чувствую себя дурой. – Из-за меня вы опоздали на поезд. Извините.

– Через минуту придет следующий.

Платформу вновь заполняют пассажиры. Они толкаются, чтобы добраться до начала очереди, собираются группками через равные промежутки, следуя за теми, кто нутром чует, где откроются двери.

– Лишь бы с вами все было в порядке. – Мужчина колеблется. – Если вам нужна поддержка, есть люди, которые выслушают… Например, «Самаритяне» [5].

Я озадачена, но затем понимаю, на что он намекает.

– Я не пыталась покончить с собой.