Женщина с сумкой оборачивается на мужской голос. Теперь уже она раздраженно выкрикивает имя, бросается к выходу, спотыкается, хватается за спинку стула, на котором сидит девушка в наушниках, та заваливается с криком «чертова мать!» и пытается удержать равновесие, цепляется за руку толстяка, который вскочил с банкетки, но поздно: стул падает, а та, что с сумкой, удерживается на ногах и бежит за мужчиной на улицу.

Стоя на четвереньках над разбитым плеером, Карин Денель достает из него кассету, трясет ее над ухом и прячет в карман. В вырезе тельняшки видна великолепная грудь, распирающая черный лифчик.

Я смотрю на свой чек, кладу на блюдце сто франков и ухожу, не оглядываясь. Она меня не узнала. Мне не хотелось верить, что это она. Самая молоденькая, самая простая, самая сексапильная, короче, «самое оно», как я бы выразился в ее годы. И зачем оно мне? Если студентка «плейбойного» типа писала мне письма между двумя рэпами и тремя хот-догами, то это чудо, в котором нет места моему жалкому самозванству, а если всякий раз, когда она клеит писателя, письма за нее сочиняет подружка-эрудитка, не вижу смысла играть с ней в двойной обман.

Напротив, в витрине дома мод, переливается зеленая, синяя, серебристая и полосатая весна, парочки веселых манекенов застыли в вечном пластиковом счастье. Плевать на весну, не хочу весны. Все это полный идиотизм, и мне стыдно за себя, как бывало всякий раз, когда я изменял Доминик. И свобода мне не нужна. Не настолько я стар, чтобы ухлестывать за нимфетками, и не настолько эгоистичен, чтобы пользоваться их наивностью.

Засунув руки в карманы куртки, я с опустошенным сердцем шагаю по улице Дану навстречу такси, которое как раз пересекает бульвар Капуцинок, и сам не знаю, то ли остановить его, то ли броситься под колеса.

За мной по тротуару стучат каблучки. В то самое мгновение, когда я вынимаю из кармана правую руку, чтобы махнуть таксисту, стук прекращается.

— Ришар?

«Мерседес» притормозил, взревев двигателем. Я не оглядываюсь. Мысленно я уже влез в свою прежнюю шкуру, вернулся к обычному имени.

— Простите, я такая дура… Это вы?

Бросаю косой взгляд поверх поднятого воротника куртки, совершенно не зная, что ответить. Она стоит в двух метрах от меня, растерянная и даже напуганная своим порывом. Дрожит в тонкой тельняшке, скрестила руки, пальцы впились в плечи.

— Вы не Ришар Глен?

Должно быть, она читает в моих глазах решение, которое я готов принять. Пусть понимает, как хочет: что я сбежал в последнюю минуту, не смог преодолеть комплексы, нерешительность — или она сама ошиблась. У нее есть выбор. Голубые глаза такие же веселые, растерянные и переменчивые, как ее письма. Сможем ли мы продолжить нашу переписку завтра или послезавтра, рассказав друг другу, что в тот вечер я не смог прийти, а она спутала меня с другим? Она опускает голову. Она готова уважать мое притворство.

— Извините. Я ошиблась.

Снова поднимает глаза, словно хочет дать нам последний шанс, словно просит меня в последний раз подумать. И, наткнувшись на мое невыразительное молчание, уточняет, на случай если я захочу притвориться иностранцем:

— Sorry. Just a mistake[31].

Тем самым избавляет меня от ответа. Мне не хватает ни смелости, чтобы удержать ее, ни трусости, чтобы ответить по-английски, чтобы подтвердить то недоразумение, на которое она намекает. Ее деликатность потрясает меня. Или ее разочарование, если она правда поверила, что ошиблась, — и она даже не думает скрывать это разочарование, как будто по-другому и быть не может, а ее гордость и тактичность неподдельны, она просто не может иначе.

— Good night[32], — заключила она, приподняв бровь.

Она надула губы, как ребенок, который смирился с несправедливостью, и пошла обратно. Слова застревают у меня в горле.

— Так вы садитесь или нет?

Стекло опущено, таксист нервничает. Две машины, застрявшие у него в хвосте, мигают фарами. Я только что оттолкнул от себя столь чистый душевный порыв, обидел человека ни за что ни про что, разбил сразу две мечты. Она мне не поверила. Мое молчание ее не обмануло. Она знает, что я Ришар Глен.

Умирая от стыда за свое идиотское поведение, не в силах исправить положение, найти самые простые слова, которые изменили бы ход событий, я не мешаю ей вернуться в бар. Я еще могу окликнуть ее по имени, улыбнуться, проклиная свою робость, и тогда эта неловкость еще больше сблизила бы нас. А я открываю дверцу такси.

— Ну, вы даете! — бурчит шофер. — Вам куда?

— Не знаю. Поехали.

— Э, полегче! Что до меня, так я возвращаюсь в Курбевуа.

— Ладно, можно и туда.

Он, ворча, тронулся с места под дружные гудки машин, оказавшихся по нашей вине в пробке. Я изгибаюсь и так, и эдак, высматривая в окне ее прекрасный силуэт: вот она идет по кромке тротуара, нетвердо, как по канату, расставив руки, вот покачнулась как раз над водосточным желобом, потеряла равновесие и яростно топнула ногой по воде.

— Остановитесь!

Шофер уставился на меня в зеркало.

— Э, раньше надо было думать! Вы что, пьяный?

— Стойте!

Он резко тормозит, и я тыкаюсь носом в спинку переднего сиденья. Открываю дверцу, высовываюсь.

— Карин!

Она не вздрагивает. Не отвечает. Поднимается на тротуар и спокойно идет к бару.

— Карин!

Я уже собираюсь вылезать из такси, как вдруг она поворачивается ко мне и с таким достоинством, так естественно говорит:

— Вы, видимо, ошиблись, мсье.

Я открываю рот, судорожно вцепившись в ручку дверцы. Рассмеявшись, она вдруг бросается к такси. Я едва успеваю подвинуться, и вот она уже сидит на месте, где только что сидел я, и захлопывает дверцу.

— Ну мы и кретины! — веселится она.

Что верно, то верно. Мгновение она смотрит на меня, сияя, и молчит. Потом спохватывается и начинает терзаться сомнениями:

— Вы совсем не обязаны… Если вы считаете, что я… что я слишком… слишком…

Вместо ответа я командую таксисту:

— В Курбевуа!

Мотор взревел, нас отбросило назад. Мы смотрим друг на друга, недоверчиво и с надеждой. Мы возвращаемся издалека. Мы легко могли разминуться. Но все-таки мы здесь, в такси, и кажется, что мы давно знакомы, что наше первое свидание уже в прошлом, что этот час, который мы потеряли в ожидании друг друга, все сказал за нас, заполнил неловкие паузы, сократил расстояние между нами.

— Добрый вечер, Ришар.

Она протягивает мне руку. Я пожимаю ее.

— Добрый вечер, Карин.