Другой эпизод жития при всей своей невнятности призван, видимо, развенчать юродство. Агиограф, от лица которого ведется повествование и который называл себя учеником святого, рассказывает следующее:

В этой истории остается загадочным, что такого неправильного сделал самопроизвольный монах (кроме того, что сам себя постриг) и почему он, получив однажды милостыню, оставил свое юродство. Как бы то ни было, перед нами еще одна история об отказе от этого подвига.

IV

Уже в XI веке от юродства отказывались Лука Аназарбский и Никон Черногорец. В XII веке то же произошло с другим юродивым – Леонтием из Струмицы.

Однако житие Леонтия принадлежит уже к новому периоду византийской литературы, и от предшествующих сочинений этого типа оно отличается бóльшим психологизмом. Герой уже не живая икона, а человек, подверженный сомнениям. Чем больше чудес творил Леонтий в Константинополе, тем сильнее подозревали за ними козни Дьявола, желающего “потопить баржу души, загрузив ее сверх меры”. Он вновь и вновь ставил на себе эксперименты, и каждое новое чудо приводило его во все большее отчаяние, “и он бился головой о стены, с таким звуком, с каким вбивают в землю сваи”36. На первый взгляд Леонтий вел себя как обычный юродивый: “Он проделывал это, разгуливая по городу, и провел так много времени. Некоторые дивились на него и свидетельствовали, что он раб Божий, а другие били его и считали сумасшедшим и бесноватым (ἔκφρων καὶ μαινόμενος)”37. Но именно на примере этого святого хорошо видно, что настоящее юродствование требует самодовольства – Леонтий же слишком подвержен рефлексии. Его духовные опыты подчас ужасают (он занимался самобичеванием, ложился в гробы к мертвецам и т. д.), но все это направлено у него на смирение своей собственной гордыни, а не чужой, как у юродивого. Когда Леонтий, уже поступив в монастырь, изнурял себя сверхдолжным постом, он специально приходил в трапезную вместе с братией и делал вид, что ест, “дабы не соблазнить людей”38. Юродивые же, как мы помним, руководствовались противоположным принципом.

В этом же житии фигурирует и другой, совсем другой юродивый. Когда Леонтий, став игуменом Патмосского монастыря, прибыл (между 1143 и 1150 г.) на Крит, то его появление было предсказано неким Константином Сканфом.

Двое юродивых, представленных нам агиографом, бесконечно далеки друг от друга: Леонтий – сознательный имитатор литературных образцов, Сканф – обычный сумасшедший, чье поведение окружающие и сам автор пытаются “прочитать” в рамках общеизвестной юродской парадигмы; впрочем, они терпят фиаско, и агиограф не может скрыть разочарования тем, что история как бы ничем не кончилась. Последняя же фраза Макария звучит попросту беспомощно.

Об амбивалентном статусе юродивых в XII веке свидетельствует один текст, созданный в гораздо более позднюю эпоху: в XIV веке патриарх Филофей Коккин написал панегирик святому XI века Иоанну Постнику. Автор рассказывает, что в Константинополе, в монастыре Богородицы Петрийской, рядом с Постником похоронен Иоанн Иоалит, высокопоставленный чиновник и ктитор обители, а также чудный Константин, именуемый юродивым Христа ради (ὁ καὶ διὰ Χριστὸν ἐπικεκλημένος σαλός), рожденный и взращенный в этом великом царственном Городе. Этот человек увенчал свою жизнь мученическим подвигом и венцом. Скончавшись, он был похоронен с благоговением и большим почетом, какой полагается людям божественным; его надгробие расположено поблизости от надгробия Иоанна Постника, дабы и после кончины они находились в одном и том же месте… Его могила почитается как положено, и над ней справляется достойное празднование, а он дает духовную радость и благоухание тем, кто с любовью чтит его память40.