У нас был старец, который часто ходил в этот славный город Антиохию, имел прозвище, производное от названия этого города. Люди очень верили в него, хотя он не был из числа постников, а, наоборот, любил есть, пить и развлекаться. Он носил бедную монашескую одежду, и сей наряд вкупе с местом его обитания снискал ему великое доверие у антиохийцев. И, Бог весть почему, он умел творить многочисленные исцеления и благодаря этому пользовался в те дни огромной славой. Наш благословенный отец, Лука митрополит Аназарбский, много раз уговаривал его прекратить, но он не слушался. Однажды его ученик, живший с ним, рассказал мне следующее: как-то отправился я с моим старцем в Антиохию, в дом одного боголюбивого горожанина. Старец наелся и напился и, пьяный, уснул. Другой боголюбивый горожанин забрал меня и другого брата отдохнуть у него дома. Пока мы шли, я слышал, как они двое говорят между собой: “Теперь мы видим, что неправда то, о чем говорится в Святом Писании; в самом деле, сей старец ест, пьет и всячески наслаждается жизнью – а при этом он святой и на нем почиет дар исцеления”… Блаженный патриарх господин Феодосий [Третий Хрисоверг, 1057–1059. – С. И.] бросил этого старца в темницу ради исправления, но антиохийцы не допустили этого, вырвав его оттуда силой… Другой из нас, будучи монахом и имея сан пресвитера, жил в миру. Из-за этого случилось, что он пал с женщиной. И не только он не отказался от этой страсти, но… стал удовлетворять ее публично, и в таком-то его состоянии у него открылся дар чудотворения (Nikon, 956–958, 962).

Я расскажу об одном старце, чье имя опущу… Он поведал мне обо всей своей жизни, с юности до старости, своими собственными устами: о начале своих подвигов, о Божьих дарах и о страшных откровениях. Впрочем, позднее он вернулся в мир и погряз в суетных делах, и случилось то, что случилось, и я, ничтожный, был рядом с ним и… видел собственными глазами все, что случилось потом, и я задавал вопросы, а он отвечал мне про каждое из своих деяний, и о других делах, которых я не видел, я узнал правду сам, от него, не понаслышке и не по рассказам других и не через много лет. Поэтому я решил не предавать этого забвению, но в подробностях записал все, насколько было у меня способностей, с готовностью и страхом. Готовность моя была обусловлена тем, что чтение начальной части могло бы вдохновить подвизающихся… Страх же был вызван тем, что… уход в мирские дела приводил к последствиям, о которых не следовало говорить. Душа, полюбившая мир, лишается всех снисканных даров, а человек приходит к недостойному поведению. Я слышал это от самого старца и видел собственными глазами. Приняв все сказанное во внимание, я записал все, что видел и слышал, со всей правдивостью, для пользы своей и других. Нынешнему поколению нужны хорошие примеры. Завладев в какой-то момент вниманием почтеннейших старцев нашей обители, я прочел написанное каждому из них в отдельности, и они одобрили первоначальные подвиги, небесные дары и мистические откровения, но осудили историю дальнейшего небрежения и падения. Более того, они наказали мне не упоминать подобных вещей… Мне не понравилась идея сокрыть правду и написать ложь, вместо этого я сжег все свое сочинение, не пожалел своих усилий, чтобы не нанести вреда ближним… Я буду устно рассказывать эти истории, если найду души, стремящиеся к спасению, и это будет полезно, если сопроводить их вопросами и разъяснениями (Nikon, 796–798).

Некоторые сочинили жития людей, мне известных, особенно одного, который некогда спрашивал моего совета насчет некоторых своих поступков и исповедался мне, недостойному, в некоторых своих тайнах. Тогда я ему посоветовал не творить деяний, вредных для души… Но эти писатели не знали ничего об этом, они безоглядно описали все деяния этого человека как проявления добродетели и потом принесли эти писания мне. Я прочел, я понял, я был потрясен. Более того, я был испуган и вернул это житие его автору (796).

Если я буду изображать из себя придуривающегося (προσποιήσομαι τὸν μωρὸν ποιεῖν), подражая предшествующим отцам, то многие, и в особенности те, кто знает Божественное писание, меня распознают, и я не смогу скрыть [своего намерения]. Только прикинувшись лицедействующим от бесов (ἀπὸ δαιμόνων σχηματίζεσθαι προσποιήσομαι), я смогу скрыться от людей18.

Ведь и сам великий старец в юности своей занимался юродством (σαλάτον), но открылось ему от Бога, что “этого не следует делать ни тебе, ни другому – но лучше потщись стяжать большую мудрость и разум”… Даже предание насчет того юродства, которым занимались древние отцы, [показывает, что этот подвиг] творился [лишь] по усмотрению [Божию] и не был общепризнанным (περιεκτική), но легко приводил к соблазну и ко всеобщему вреду. Из-за этого и написано в житии Симеона, Христа ради юродивого, насчет соблазнившихся, что [святой] просил у Бога, дабы из-за него им не засчитывался грех. Да и святой Собор категорически повелел, чтобы теперь такого не было (Nikon, 954).