Заметим, что не только информанты Хониата после свержения и ослепления императора Исаака истолковали ужимки Василакия как пророческие, но и сам писатель, хоть и причисляет себя к скептикам, не спешит объявить все это выдумкой. Скорее можно предположить, что он приписывает провидение юродивого бесовской одержимости и тем самым принадлежит к многочисленной группе, фигурирующей в житии Андрея Юродивого. В X веке Василакий и сам мог бы удостоиться жития – но время изменилось. Обратим, однако, внимание еще на одну особенность описанной Хониатом встречи. Очевидно, что юродивый не выказал особого интереса к императору, ругая его наряду с другими. Император же, со своей стороны, не испугался юродивого и, убедившись в его безумии, утратил к нему всякий интерес. На Руси (см. ниже, гл. 10) взаимоотношения этой пары выглядели совсем иначе.

I

В поздневизантийский период, к рассмотрению которого мы теперь переходим, юродство по-прежнему популярно. Важный пример здесь – это Антоний Верриот, святой XI века. В росписи митрополичьего храма города Веррия, сделанной между 1215 и 1230 годом, он был изображен с надписью ὁ διὰ Χ(ριστὸ)ν σαλὸς ὁ Βεῤῥοιώτης (“Христа ради юродивый Верриот”)1, притом что в более раннем житии Антония никакое юродство не упоминается2. В XIII–XIV веках культ Андрея Юродивого продолжал расти: от XIII века дошло пять рукописей его жития, от XIV – уже восемь3. Согласно сообщениям русских путешественников конца XIV – начала XV века, в Первом квартале Константинополя, недалеко от Св. Софии находился монастырь Андрея Юродивого, где “иже и доныне бесных исцеляет”, а на западе города – еще один, где “святый Андрей Юродивый в теле и посох его, исцеляет многих”4. При этом в начале XIII века тот же самый посох еще считался принадлежащим апостолу Андрею.

Однако при всем этом сама юродская суть постепенно выхолащивается из культов знаменитых юродивых прошлого: так, во всех минейных и синаксарных текстах при пересказе жития Симеона вся эмесская часть оказывается выброшена5, а в иконописном подлиннике XV века, воспроизводящем какой-то образец комниновской эпохи, Симеон изображен, хоть и с голыми до колен ногами, но все-таки в послушническом одеянии6, то есть до начала его юродства.

Необходимость как-то дополнительно обосновать, почему юродивого следует считать святым, привела к появлению нового мотива, которому предстояло позднее сыграть важную роль в русском “похабстве”: у тайного святого появляются тайные вериги. Впервые это доказательство приводится в кратком житии некоего Марка, которого, по всей видимости, следует отождествить с хорошо нам известным Марком Лошадником. Рассказ о нем появляется под 29 ноября в одной минее XIII века. Эта версия по ряду параметров отличается от рассказа Даниила (ср. с. 79): там сказано, что Марк

Между двумя версиями имеется несколько различий, но самое важное – это вериги, в которых еще не ощущалось нужды, пока юродство было внове (ср. с. 261).

Никифор Григора (1294–1359) в житии своего дяди Иоанна (BHG, 2188), митрополита Ираклийского (1249–1328), рассказывает о придворном юродивом,

Кем был этот безымянный “Диоген”, мы, к сожалению, не узнаем10.

II

Зато обширные сведения о византийском юродстве находим у патриарха Константинопольского Филофея Коккина (1300–1379), который при этом умудряется ни разу не употребить само слово σαλός11. В своих сочинениях он не скрывает того, что опирается на прошлые авторитеты: в похвальном слове юродивому Никодиму (BHG, 2307) есть ссылка на Виталия из жития Иоанна Милостивого12, а в житии Саввы Нового весь образ святого в его “юродских” фрагментах строится на сравнении с известными моделями13. Дадим же слово этому последнему апологету византийского юродства. Вот “Память св. Никодима”. Никодим родился в Веррии в царствование Андроника II (1282–1328); пришел в Фессалонику и стал монахом монастыря Филокалу.