Полагаю, вы проследили аналогию.

Стоя в тесном коридоре, между лестницей и велосипедом, руль которого упирается мне в бедро, я благодарю Бога за то, что мы с Джеймсом расстались, прежде чем я по глупости успела выйти за него замуж.

— Ни с кем, — решительно отвечаю я и начинаю щелкать дверным замком. — Но даже если бы и встречалась — не твое дело. Все кончено, Джеймс. — Я открываю дверь: — Пожалуйста, уходи. Я бы сказала: «Давай останемся друзьями», — но сомневаюсь, что мы вообще ими когда-нибудь были. По крайней мере я хорошо знаю, кто мои друзья.

— Друзья? — шипит Джеймс. — Ясно. Думаешь, у тебя есть шанс с Олли? Не смеши мои носки, — отрезает он, когда я начинаю протестовать. — Ты всегда была в него влюблена как кошка. Это просто смешно. Признай очевидное, Кэти. Никакой мужчина на тебя даже не посмотрит, если ему есть с кем сравнить.

— Ты-то на меня посмотрел, — замечаю я.

— Только потому, что…

— Почему?

— Не важно. — Джеймс поджимает губы.

— Объясни, — требую я. — Что есть у меня и чего нет у других? Не считая рыжих волос и большой задницы, разумеется. Почему я тебе понравилась?

Он пристально смотрит своими синими глазами.

— Потому что я тебя люблю. Никто и никогда не будет любить тебя так, как я.

Это правильные слова, но отчего-то они звучат жалко, словно кто-то играет на расстроенном фортепиано. Tyro стянутые челюсти и подрагивающая жилка под левым глазом Джеймса говорят отнюдь не о любви. Раздражение, гнев от того, что ему осмелились перечить. Но любовь?.. Вряд ли.

Я вздыхаю:

— Может, когда-то ты действительно меня любил. Я-то знаю, что была влюблена. Но все кончено, Джеймс, потому что мне недостаточно твоей любви.

— Неправда. Я тебе нужен.

Я качаю головой.

— Давай поставим точку. Пожалуйста, уходи.

— Не волнуйся, я уйду, — говорит Джеймс и топчет лилии. В воздухе повисает тяжелый запах похорон. — Но ты совершаешь самую большую ошибку в своей жизни.

Я прижимаюсь к стене и втягиваю живот до позвоночника, чтобы не коснуться Джеймса. Я до отвращения близка к слезам. Следовало бы помнить о том, каким злым может быть Джеймс, когда не получает того, что хочет. Он медлит на пороге — видимо, чтобы сделать какое-нибудь драматическое заявление, — но не замечает, что поперек двери лежат упавшие лыжи Олли. Джеймс, споткнувшись, кувырком летит в палисадник и растягивается посреди сорняков. А я, к сожалению, начинаю смеяться. Это не тихий смешок, но хохот, который способен заглушить шум самолета.

— Подумаешь, как смешно! — орет Джеймс, поднимаясь на ноги и отряхивая брюки. Я заливаюсь еще громче. — Ты пожалеешь, что не согласилась. Я — это лучшее, что было в твоей жизни. И ты упустила шанс все исправить.

Он величественно выходит — что непросто, когда у тебя в волосах трава, — и напоследок устремляет на меня злобный взгляд.

— Ты пожалеешь!

— Сомневаюсь, — отвечаю я, наблюдая, как он шагает к своей машине. Спина прямая, кулаки стиснуты. Не знаю, что будет дальше, но интуиция подсказывает, что Джеймс меня просто так не оставит в покое. В животе стягивается узел. Закрываю дверь и принимаюсь подбирать с пола лилии, оттирать с пальцев пятна от пыльцы. Точь-в-точь леди Макбет.

Надеюсь, их погребальный аромат — это не зловещее предзнаменование.

— Прекрасно! — восклицает Джуэл, увидев мои битком набитые чемоданы. Я позаимствовала их у Олли, поскольку уже не переношу вида пакетов. — Ты надолго? Я, конечно, не против того, чтобы мы, женщины, окружали себя привычными вещами, но… — Сделав паузу, она замечает, что пол в коридоре сплошь завален барахлом. Ноутбук, два зимних пальто и, разумеется, проклятый Кусака в ведерке. — Но не слишком ли это много для выходных?

Она права. Вероятно, королева Елизавета брала с собой меньше вещей, когда объезжала страну. Но я женщина с великой миссией и не собираюсь полагаться на удачу. Мое присутствие на Милфорд-роуд мешало личной жизни Олли, поэтому я решила убраться, оставив их со стервой Ниной в покое. Я слишком хорошо знаю себя — а потому предпочла ничего не оставлять, чтобы не пришлось возвращаться. Это все равно что растравлять рану.

Я наклоняюсь и глажу одну из кошек тетушки Джуэл.

— Честно говоря, я надеялась пожить у тебя подольше, если ты не против.

— Нет, конечно! — Джуэл кивает, и зеленые перья на ее тюрбане энергично раскачиваются. — Обожаю, когда у меня гостит молодежь. Мы прекрасно проведем время. Как это у вас называется? Вечеринка с ночевкой? Можно покрасить ногти и сделать друг другу макияж.

(Джуэл мажет губы помадой цвета запекшейся крови и подводит брови карандашом.)

— Прекрасно, — устало соглашаюсь я.

— Тогда отнеси все это, — она широким жестом обводит мои бренные пожитки, — в свою старую комнату. А я пока приготовлю чай.

Моя спальня находится на чердаке; перетащив туда барахло, я взмокла до нитки и, по ощущениям, похудела на один размер. Хватая ртом воздух, падаю на свою старую кровать и с грустью признаю неприятную истину: мне почти тридцать, и вот я вновь вернулась к тому, что было в семилетнем возрасте. Как будто реальность играет со мной — я почти достигла вершины пирамиды (жених-банкир, уютная квартира в Западном Лондоне, респектабельное общество), но сделала ошибку и вновь оказалась на старте.

Я знаю, знаю, все это очень грустно, но разве вы бы не жалели себя хоть самую капельку, будучи на моем месте? Что делать, памятуя о том, что Олли потратил целое состояние на мое лечение? Почему я сразу этого не поняла? Он наверняка счел меня неблагодарной.

С того злополучного вечера наши отношения стали натянутыми. Я поблагодарила Олли и предложила вернуть деньги, но он отказался.

— Я сам так решил, — настаивал он, повернувшись спиной и сосредоточенно разыскивая в раковине вилку. — Никто меня не заставлял.

— Сумма слишком большая…

— Господи, — огрызнулся Олли, обращаясь к груде немытой посуды. — Дело сделано, точка. И прекрати, ради Бога, об этом говорить.

— Ты потратил целое состояние. — Я знаю, что говорю, потому что, роясь в корзинке для бумаг, обнаружила неприятное доказательство. В кои-то веки я рада тому, что решила стать учительницей, а не соблазнилась карьерой журналиста. Отлепив от счета присохшие макароны, я узнала, что должна Олли полторы тысячи фунтов, — с тем же успехом могла задолжать и пятнадцать миллионов, потому что у меня нет ни гроша. Я тем не менее намерена все вернуть, хоть и понятия не имею, каким образом. Может быть, поинтересуюсь у преподобного Ричарда, не занимается ли сатана до сих пор скупкой душ.

— Забудь наконец! — Олли вытаскивает вилку из-под груды тарелок. Сомнительное решение — тарелки и сковородки грохаются на пол, и по сторонам разлетаются осколки фарфора. — Твою мать! — восклицает Олли, а я подскакиваю от неожиданности.