…Получение офицерского звания ничем не изменило противность натур Н. и П., и оба они понятия не имели, как должно офицеру себя держать. На “Иртыше” командиру и старшему офицеру они обращались не иначе, как “ваше высокоблагородие” и с трудом могли понять, что этою не следует делать. К нам, строевым офицерам, чувствовали они бесконечное почтение и считали за величайшее счастье, если мы дозволяли им вместе съезжать на берег, что, впрочем, нами допускалось в исключительных случаях. Прилично есть за столом Н. и П. совершенно не умели, и им пришлось пройти суровую школу под градом наших насмешек, и только через несколько месяцев наши механики приблизительно приняли “христианский вид”».

Человек «из низов» мог выйти не только в офицеры, но также получить так называемый «классный чин», приравнивавшийся по «Табели о рангах» к чину офицерскому. На кораблях их обычно так и называли — «чиновники».

Например, по состоянию на май 1894 года на броненосном крейсере «Адмирал Нахимов» числилось четыре человека, которых смело можно назвать «чиновниками». Причем лишь один из них имел офицерский чин (правда, по Адмиралтейству[137]). Речь идет о поручике по Адмиралтейству Павле Яворском, исполнявшем обязанности шкипера[138]. Кроме того, в списках корабля мы обнаруживаем двух коллежских секретарей[139] — комиссара Александра Попова и артиллерийского содержателя Ивана Халдеева. Машинный содержатель Павел Мотин был в чине губернского секретаря[140].

Стоит добавить, что чиновники считались на кораблях людьми даже не второго, а скорее — третьего сорта. Дело в том, что практически все они были выслужившимися на склоне лет в офицеры матросами и унтер-офицерами, что не придавало им в глазах строевых офицеров никакого уважения.

Вот что писал на этот счет Гаральд Граф (рассказ относится к его кадетским годам):

«Было на “Пожарском”[141] и еще несколько достопримечательных личностей. Среди них два чиновника, выслужившиеся из матросов, — шкипер и артиллерийский содержатель. Еще в давно прошедшие времена такие чиновники получали на флоте прозвище “петухов” и жили в особой кают-компании, которая соответственно и называлась “петушиной ямой”. На “Пожарском” она помещалась под офицерской кают-компанией и, так как была уже за броневым поясом, не имела бортовых иллюминаторов, и свет попадал через узкий и глубокий, как колодец, световой люк. Конечно, среди нас находились озорники, которые не забывали поддразнивать ее обитателей, крина “Петухи, хорошо ли вам там” или подражая петушиному “ку-ка-ре-ку”. Этих двух чиновников никогда не было видно на палубе, и только по праздничным дням, после обедни, во время торжественного поздравления командиром всего экипажа они вылезали на шканцы и становились на левый фланг офицерского фронта. Причем одевались они в очень короткие сюртучки и какие-то удивительной формы треуголки, на которые мы всегда заглядывались и находили, что как они, так и сами их обладатели поросли мохом».

Но были и другие чиновники, «сидевшие» на кораблях на административных должностях и знавшие способы улучшить свою жизнь до весьма высокого уровня. И снова слою Гаральду Графу, уже произведенному в мичмана и назначенному на старый винтовой транспорт «Артельщик»:

«Это был хозяйственный, умный и хитрый мужик, который сумел пробить себе дорогу во флоте и отлично приспособился. Отбыв положенное время матросом, он сдал экзамен на чиновника и “медленно, но верно” дошел до чина коллежского асессора[142], что для него было большой карьерой. Угождая начальству, проявляя рвение к службе и обладая природной сметкой, он сделался полезным человеком, которого ценили и награждали. Теперь, уже в преклонном возрасте, он мнил себя “штаб-офицером”[143] и с гордостью носил ордена, которых имел до Святого Станислава 2 ст. включительно. Зимою всегда гулял в николаевской[144] шинели, с высоким бобровым воротником. Эта шинель, а также вообще внушительная осанка вводила иногда многих нижних чинов, особенно в темноте, в заблуждение, и они не только отдавали честь, но и становились во фронт, что он принимал не без явного удовольствия.

Это была наружная сторона, но была еще и другая, не менее важная, материальная, которую он всегда помнил и в которой достиг больших успехов. Все тут было, и “безобидное” использование казны, и финансовые обороты, и торговые операции. Незаметно появился капиталец, домик, затем другой и дачка; правда, все это только “на всякий случай”. Он стал полнеть, хорошо одеваться, завел лошадку и был не прочь покутить, даже усы и волосы подкрашивал, чтобы казаться моложе. Своего единственного сына вывел в армейские кавалерийские офицеры и поощрял в держании фасона. Но тут-то, кажется, ошибся, так как тот стал перебарщивать и всегда был в долгах. Бедный папаша, которому это вначале даже льстило: “мол, выходит совсем, как у настоящих господских сынков”, потом хватался за голову, так как сыночку грозило увольнение из полка или отцу приходилось порастрясти свои капиталы».

Ластовые и рабочие экипажи были упразднены еще в третьей четверти XIX века, а их офицеры были переведены по Адмиралтейству либо по Корпусу инженеров морской строительной части. Но память о них осталась. Более того, «ластовыми» продолжали звать офицеров, которые служили на различных портовых должностях. В глазах большинства корабельных офицеров «ластовые» почти поголовно были малообразованными любителями спиртного.

Вот что писал об отставном ластовом подполковнике и такелажмейстере[145] Санкт-Петербургского порта Поздееве (имя сего офицера нам, увы, неизвестно) автор воспоминаний князь Язон Туманов[146]: