на полуслове – пусть молодой князек додумает сам. Ленорк еще раз потрогал здоровой рукой на неровные ярко-розовые шрамы на левом плече, вздохнул и оглянулся по сторонам.

– Где писарь Нар? – проговорил он. – Ах, да, погиб. Ну, так кто грамотный, кто будет писать?

– Я напишу, твоя княжеская светлость! – Нарика нырнула в караульню и выскочила оттуда с двумя листами сонника, кистью и чернильницей.

– Пиши! Я, князь Нагорного Рошаеля Ленорк Четвертый, повелеваю от сего дня и во веки веков мыследеяние всякого рода считать на земле Нагорного Рошаеля действием законным и разрешенным, равно как танцы и прочие действия с ним связанные, – Ленорк вполне сносно сочинил новый указ. Пока Нарика переписывала его дважды красивым почерком, а князь подписывал обе грамоты, Дарион, вполголоса напевая «Огонек», продолжал лечить тяжелораненых.

Подписав, князь свернул листы в трубочку, отдал сотнику Рейту, зевнул, а потом, при всем честном народе улегся в телеге на рыжее семикрыловое одеяло и заснул. Понятно, мыследеяние без усталости не бывает, а князь Ленорк еще и был тяжело ранен.

А Князь-под-горой теперь по-настоящему вернулся в Нагорный Рошаель. Но вернуться – это только половина дела. Он может быть хоть десять раз героем и защитником родной земли, но для княжеской семьи он только нежелательный соперник, не больше и не меньше. И ему самому не мешает выяснить, почему он проспал под горой двести лет. Конечно, на Громовой горе мыслесила всегда работала лучше, чем в других местах, но ведь не настолько! Что-то здесь еще есть! Но с этим он справится потом, а сейчас надо скрутить последнюю рану от зубов ящера у лежачего раненого, и пойти поесть. Повариха уже дважды звала всех обедать, а он не обедал двести лет.

Глава одиннадцатая. Исцеление крылатых

Сафи заглянула в большой горшок, стоящий на лавке. Закваска – ярко-желтые шарики – плавала в остатках сыворотки на дне. Она опять не уследила, и вся головичная кваша закончилась. Как только мама и кухарка раньше успевали за всем уследить и все сделать! И на обед была не только печеная головица и яичница из хвостатовых яиц, они и хлеб пекли, и пироги, и кашу из чернопальцев варили, и откуда-то брали подкоренья! А теперь родителей принял святой Огонь, а кухарка уволилась, чтобы вместе с хозяевами не попасть в немилость к Лидоре Пилейской. Остались только они с дядей, а он умеет только головицу в печку ставить. Печеную ее есть, конечно, неплохо, но не каждый же день две осьмицы подряд! А покупать еду в деревне дядя Аль не разрешает, говорит, что так они всю усадьбу распродадут и проедят.

Ну ладно, все равно надо что-то делать. Сначала отмыть горшок от старой кваши, а потом переложить ее в чистый горшок вместе со свежей толченой головицей. Целая головица уже лежала почищенная рядом на лавке. Сафи переложила закваску в сито и промыла чистой водой. Теперь горшок. Она с трудом подняла глиняную посудину размером с ведро и понесла к печке. Ну и тяжелый, как бы не уронить…

– Здравствуй, княгиня Сафи, – гулкий, как большой колокол, голос загремел от двери над самым ухом Сафи, старательно выговаривая слова. Ой! Горшок со стуком упал на кирпичный пол кухни и разбился на три куска, а сыворотка разлилась по полу. Она в ужасе замерла. Повелитель вещей, огромный и взлохмаченный, вошел в дверь, слегка пригнувшись, и занял собой половину кухни. Как с ним разговаривать после того неприличия, что было вчера? Дядя Аль говорит, что во всем виноват старший повелитель вещей, который улетел на старинном двузубом рампере, но все-таки это было совершенно ужасно! А если она сейчас не поговорит с этим повелителем, это будет еще более неприлично! Сафи нерешительно посмотрела в лицо проклятого, а он как будто тоже боялся на нее смотреть и быстро присел около осколков горшка.

– Сейчас я поправлю, это ничего, это быстро, – смущенно прогудел он, и три куска сами собой взлетели над полом прямо ему в руки, сложившись в подобие горшка. Но как же их соединить? Ведь глины нет, и обжечь тоже негде. Он сел на лавку, сдвинув широкие брови, держа сложенный горшок в руках и медленно проводя пальцами по сложенным краям. Рука двигалась по круглому глиняному боку, будто лепя горшок заново, и сложенный шов срастался, а куски накрепко соединялись.

Сафи схватила большой лист мягкого, переросшего сонника, вытерла с пола сыворотку и сунула сонник в печь – вот и растопка есть, а дрова уже лежат, можно будет кувшин с водой нагреть. Глиняный кувшин уже стоял наготове на лавке, но сонник не загорался, и поленья лежали на полностью остывших углях. Ясно. Придется зажигать огонь заново, где огниво и сушеная домовика? Огниво на лавке, а домовика… Вот она, в углу, и, кажется… Точно! Совершенно мокрая!

Повелитель вещей поставил починенный горшок на лавку и посмотрел на Сафи. Какой же он страшный! Как Хозяин Гор из книги про Ниру и Хозяина. Угольно-черные глаза блестят в тени мрачных бровей, губы сжаты, хорошо еще борода у него не растет!

– Готово, – прогудел он, похлопав по боку горшка. Вроде и не кричит, а голос, кажется, всюду слышен. Огромная рука вынула мокрый пучок травы из руки Сафи, на огниво страшный повелитель даже не обратил внимания. Он наклонился перед открытой дверцей печи, потряс домовику в раскрытой ладони, и от нее поднялся легкий парок. Повелитель вещей сжал пальцы в щепоть, на их концах пробежала искра, язычок пламени метнулся к подсохшей траве, потянуло дымом. Еще мгновение, и горящий пучок домовики плавно влетел в печь.

Вспыхнул лист сонника, затрещали дрова, дверца закрылась сама собой, а повелитель вещей простодушно заулыбался. А он ведь и в самом деле совсем молодой, может быть, даже моложе Сафи, она-то уже в годах, целых двадцать два! Но надо его поблагодарить, а то снова получится неприлично!

– Спасибо, Геранд, – проговорила она, с трудом выговорив его имя, а он все не уходил, без слов командуя кухонной посудой. Повинуясь его мыслесиле, вылетал из печи кувшин с горячей водой, чтобы отмывать и ополаскивать горшок, а потом горшок поворачивался на лавке так, чтобы Сафи было легче его мыть и толочь в нем головицу. Вот как, значит, повелевают вещами!

И надо же, он проклятый повелитель вещей, по природе своей враждебный человеку, а ей помогает. Может быть, это какая-то хитрость? Наверное, какие-то его мысли можно услышать на горшке,