не зря же дядя Аль говорит, что у Сафи хорошие способности. Она прислушалась к мыслям проклятого, оставленным на горшке. Сафи не понимала языка, но чувства слышались вполне отчетливо – повелитель вещей был смущен, ему было за что-то стыдно, но он не хитрил, не рассчитывал и не гневался. И еще что-то было, теплое и приятное, но Сафи не поняла, что именно. Наконец, она высыпала в горшок закваску, размешала и накрыла тряпочкой. Готово, теперь пусть квасится. Но если все так хорошо получается, так может, еще и хлеб испечь? Мука, топленое ящеричное сало и два хвостатовых яйца есть, вода тоже.

Через полчаса хлеб уже доходил на противне в печи, а Сафи сидела на лавке и вслух читала страшному повелителю вещей «Ниру и Хозяина гор» – ей так захотелось ее перечитать, а дядя Аль еще не успел объяснить ему пилейскую грамоту. Вот она и будет объяснять пилейскую грамматику по переводу сочинения Лунтиса Сегдетского. Если честно, говорить о грамматике Сафи совсем не хотелось, хотелось просто читать дальше. Ведь Хозяин гор – это настоящий повелитель вещей! Книге почти триста лет, а легенда, по которой она написана Лунтисом Сегдетским, еще старше. Но как Сафи будет читать ее вслух до конца? Ведь дальше Хозяин гор влюбится в Ниту, а она – в витязя Боригора, и Хозяина в конце убьют… Но может быть, к тому времени, как они до этого дойдут, Геранд сможет читать сам? А пока Сафи будто в первый раз читала знакомые стихи.

– Горы высокие вечно хранят

Гордость его и покой.

Дом свой Хозяин скрыл, словно клад,

Под непроглядной землей.

И под скалою двурогой земля

Может, доныне хранит

То, что погубит леса и поля,

То, что миру грозит…

Ей не удалось прочитать даже о первой встрече Ниры и Хозяина. Из-за окна послышалось хлопанье крыльев, крики и рычание. Геранд вскочил, едва не опрокинув стол, и выбежал за дверь, Сафи бросилась за ним следом. Что за жизнь началась в Синих Горах! Каждый день то несчастье, то что-нибудь удивительное! Что сегодня?

Выбежав во двор, Сафи увидела сидящего под черными златоцветами рыжего молодого дракона с едва зажившей рваной раной на боку. Дракон сидел, опустив рога и свернув складками природный воротник из собственной кожи на шее. Крылья раскрывались косо, огромные руки и ноги он расставлял в стороны, чтобы не прикасаться к едва зажившим ранам на боках и совсем не зажившей под крылом. От него пахло дымом, но огнем он не дышал, а только громко сопел, изгибая шею и разглядывая раны. Вид у него был совсем больной. Рядом с ним стоял худой, хрупкий, совсем юный летун с косо расставленными крыльями и говорил без умолку.

– Почтенный ученый брат Алевиовин Шестирукий – это ведь ты, уважаемый? – спрашивал он, встряхивая русыми волосами, – Тебе передает поклон придворный мыследей Сольгейн из Град-Пилея.

Летун говорил на пилейском совершенно чисто, как никогда не говорят летуны. Но если он из Град-Пилея, значит, он служит княгине Лидоре? А кто такой мыследей Сольгейн?

– Ученый брат Алевиовин Шестирукий – это я, – сказал дядя. – И я помню ученого брата Сольгейна из Пилея, он окончил Училище Мыследеяния десять лет назад, прекрасные способности мыслеслушателя…

Летун и дракон одновременно закивали головами. У Сафи упало сердце. Они явились от придворного мыследея Лидоры Пилейской, значит, они убийцы!

– А сами вы кто такие и откуда? – спросил дядя Аль. Почему-то он совсем не боялся крылатых гостей.

– Я – Торик из Страны Высоких скал, сын тысячника Горта, брат сотника Регира, – отвечал летун. – А это Алтот, сын купца Полдиса! Ему воевода Гошар обманом подсунул договор!

Через полчетверти часа неуемной болтовни и бесконечных объяснений летуна Сафи немного успокоилась – вряд ли княгиня Лидора Пилейская стала бы давать тайные поручения таким болтливым слугам.

– Ученый брат Сольгейн лечил нас, то есть меня и Алтота, – закончил летун. – Отравление усиленным ядом носатихи он вылечить у меня не смог, но он говорит, что ты, ученый брат Алевиовин, сможешь такое сделать очень просто!

– Это верно, – согласился дядя Аль. – Дар целительства у него невелик, я тоже не всесилен, однако попробую. А ну-ка, Сафи, иди сюда! Начнем с больших, но простых ран. Ты заживляешь на ладонь от нижнего края, а я – все остальное.

Дядя подошел к дракону, тот шумно вздохнул, выпустив клуб дыма, и начал поднимать и поворачивать крылья, давая лучше рассмотреть раны. Сафи стояла, не решаясь подойти. Дракон – это еще страшнее, чем повелитель вещей, вдруг он будет дышать огнем? А она вообще не целительница, что она будет делать? Но бросить больного человека, то есть летуна, без помощи – это попросту неприлично! К тому же она мыслеслушательница, она легко услышит мысли дракона, если во время лечения он будет думать об убийстве или другом вреде жителям Синих Гор.

Дядя Аль приложил четыре руки к ране на драконьем боку, двумя оставшимися поддерживая раскрытое крыло у себя над головой. Из-под крыла послышались неразборчивые слова стихов. Дракон осторожно поднимал крыло все выше, Сафи подошла ближе и нырнула под пахнущее дымом крыло. Где тут этот нижний край раны? В бормотании дяди прорезались знакомые слова, она принялась подпевать, и тут же поняла, что именно ей надо заживлять. Но сначала надо было прослушать мысли! Положив руку на бок дракона, она прислушалась и запела так, как будто от этого зависела вся ее последующая жизнь.

-Чтобы не был твой путь далек,

Чтоб не сбиться во тьме дорог,

Чтобы дойти

До конца пути,

Светит огонек.

Родным языком драконов был все тот же рошаельско-пилейский, на котором говорили люди, и под песню Сафи прекрасно понимала все, о чем думал купеческий сын Алтот. А думал он вовсе не об убийствах, и не о войне, и даже не о княгине Лидоре, а о том, как ему хочется выпить хорошего самоспелового вина. Сафи с облегчением перестала прислушиваться к воспоминаниям о пьяных драконьих радостях и взялась за лечение.

Дядя успел заживить четыре раны, а Сафи все сидела у нижнего края раны на драконовом боку и думала, что у нее никогда ничего не выйдет, но вот края раны стянулись, поверхность подсохла, и она стала постепенно заживать. Получается! Они спели «Огонек» еще шесть раз, а когда песня закончилась в седьмой раз, дракон поднял оба крыла, поднял рога, распустил кожаный воротник на шее и весело выдохнул вверх струю огня. Обожженные листья на златоцвете разом свернулись в трубочки