Мехлис не только оставил на документе помету: «Считаю этот пункт неправильным», но и оспорил его. В письме в ЦК ВКП(б) и на имя наркома обороны он высказал пожелание «немедленно отменить этот явно враждебный приказ тов. Щаденко». Требование при рассмотрении дел посылать ответственных работников на места для расследования и обязательно вызывать увольняемых для личной беседы он квалифицировал как «недопустимую затяжку и волокиту при разборе дел». А изъятие из личных дел всех не получивших подтверждения компрометирующих материалов назвал тормозом в деле избавления Красной Армии от врагов: «Такой очисткой личных дел создается полная безответственность в изучении людей и условия для укрывательства врагов».

Не сумев настоять на своем, начальник ПУ РККА на практике саботировал приказ Щаденко и требовал этого же от подчиненных. «По линии политработников я не позволю изымать материалы из личных дел», — заявил он на упомянутом выше Всеармейском совещании политработников. Там же он во всеуслышание назвал «дурацкой вещью» еще одну директиву Щаденко, направленную командующим войсками округов и требовавшую прислать в управление по начсоставу РККА партполитхарактеристики и служебные отзывы на командиров от капитана до комбрига для их изучения и выдвижения. Эту директиву он расценил как непозволительное командование партийными организациями.

Таким образом, начальник ПУ и заместитель наркома обороны публично призывал командно-начальствующий состав не выполнять приказы старшего начальника, такого же, как он, заместителя наркома. Трудно найти более убедительный пример того, насколько серьезную опасность несла такая линия поведения принципам единоначалия, интересам укрепления воинского порядка и дисциплины. И дело здесь, как может показаться, не только в личности самого Мехлиса. Вмешательство военкомов в оперативную деятельность командиров, гласный и негласный надзор за ними были обычной, общераспространенной практикой, подрывавшей авторитет командира, начальника, расшатывавшей устои воинской службы.

На Всеармейском совещании политработников в апреле 193 8 года Мехлис, назвав комиссаров «именинниками» этого совещания, напомнил им слова Сталина о том, что «комиссар — глаза и уши партии и правительства». Между тем, заметил докладчик, многие из них до сих пор чувствуют себя на положении помполитов (то есть помощников командиров по политической части). С таким положением свыклись сами новоиспеченные комиссары, оно устраивает и командиров. С этим теперь должно быть покончено, торжественно провозгласил начальник ПУ. Поскольку военный комиссар есть представитель партии и советской власти в части, то «вы обязаны по делам проверять и судить о всех политических и командных работниках, в том числе и о командире».

Командный состав, таким образом, ставился под контроль комиссаров, гласный и негласный. В Политуправлении РККА в составе отдела руководящих партийных органов было создано отделение по изучению политико-морального состояния командиров и начальствующего состава, где аккумулировалась вся негативная информация об этой категории руководителей. Совершенно секретной директивой начальникам политуправлений округов, армий, комиссарам и начальникам политорганов соединений, частей и учебных заведений от 17 апреля 1938 года Мехлис предписал два раза в год (к 1 июня и 1 декабря) представлять ему подробные политические характеристики на командиров частей и соединений, начиная с полка и выше. Категорически требовалось обеспечить строжайший режим секретности — характеристики писать от руки, копий не оставлять и даже не ставить в известность свое непосредственное руководство. Мехлис особо обратил внимание: «Политхарактеристики представляются комиссарами дивизий, бригад и корпусов непосредственно (подчеркнуто Мехлисом. — Ю. Р.) в Политуправление на мое имя без предоставления их в округ».

Соответственно функциям подбирались и их исполнители. Надо ли удивляться после этого, что комиссары в своем большинстве не только не сумели защитить своих командиров от репрессий. Более того, многие из них инициировали позорные разбирательства и возглавляли борьбу с пресловутыми «врагами народа».

Вот один из таких ревностных деятелей — комиссар 11-й кавалерийской дивизии ЛBO полковой комиссар Д. Г. Кулаков. В письме Сталину он похвалялся, что только в течение июня — августа 1937 года направил военному совету округа представления на 40 человек «политически неблагонадежного комначсостава частей дивизии». «Из всех этих уволенных значительная часть арестована органами НКВД», — посчитал необходимым подчеркнуть Кулаков. И тем не менее даже его уволили из армии, причем, что особенно возмутило полкового комиссара, «за противодействие мерам по разоблачению «врагов народа»».

Бывшему военкому отдельного строительного батальона В. К. Смирнову тоже было чем похвалиться любимому вождю: «Но я без хвастовства говорю, что я в течение двух лет давал достаточно сигналов о наличии вредительства, но это доходило до осиного гнезда вредителей, шпионов, засевших в политуправлении ОКВДА».[80]

Сколько было таких Кулаковых и Смирновых, которым в условиях тотального погрома совершенно развязали руки! На них, кстати, потом нередко и возлагали ответственность за репрессии, после чего выбрасывали, словно использованную ветошь.

То, что исследователи смогли в полный голос сказать лишь в наши дни, хорошо было видно наиболее проницательным наблюдателям и в те годы. Троцкий, говоря о последствиях введения в Красной Армии института военных комиссаров и вспоминая, в связи с этим, о военных советах и комиссарах, введенных в годы Гражданской войны, писал: «Исторический фильм развертывается в обратном порядке, и то, что было прогрессивной мерой революции, возвращается в качестве отвратительной и термидорианской карикатуры… Во главе армии стоит Ворошилов, народный комиссар, маршал, кавалер орденов и прочая, и прочая. Но фактическая власть сосредоточена у Мехлиса, который, по непосредственным инструкциям Сталина, переворачивает армию вверх дном. То же происходит в каждом военном округе, в любой дивизии, в каждом полку. Везде сидит свой Мехлис, агент Сталина и Ежова, и насаждает «бдительность» вместо знания, порядка и дисциплины. Все отношения в армии получили зыбкий, шаткий, плавучий характер. Никто не знает, где кончается патриотизм, где начинается измена. Никто не уверен, что можно, чего нельзя… Все выжидают и тревожно озираются по сторонам. У честных работников опускаются руки… Устои армии расшатываются… Действительные виновники прикрываются доносами на вредителей. Среди командиров усиливается пьянство, комиссары соперничают с ними и в этом отношении. Прикрытый полицейским деспотизмом режим анархии подрывает ныне все стороны советской жизни; но особенно гибелен он в армии…»

Даже если эти резкие оценки были продиктованы ненавистью Троцкого к Сталину, кто может сказать, что они не отражали истинной картины?

По собственному признанию Льва Захаровича, к моменту его прихода в ПУ РККА положение с кадрами политсостава было «крайне сложным». В некомплекте было 10 525 человек, или 29,8 процента от их штатной численности, в том числе высшего политсостава — 51 процент, старшего — 45,8. Чуть забегая вперед, скажем, что этот некомплект он своими руками сделал еще больше: в 1938 году дополнительно было уволено из армии еще 3176 политработников, прежде всего по трем причинам — в связи с арестом, в связи с их участием в прошлом в различных антипартийных группировках, а также «в порядке очистки» от лиц «подозрительных» национальностей — поляков, немцев, китайцев и т. п.