По природной скромности характера, присущей ему всюсознательную жизнь, он не стремился затесаться в гущу гостей, среди которых тои дело отмечал знакомые по телеэкрану и снимкам в бульварных газетахфизиономии. Отыскал в уголочке столик на одного (их было несколько, явнопредназначенных для мизантропов, но таковых, кроме Мазура, пока что не нашлось)и посиживал себе с бокалом. А поскольку и им никто не интересовался, сиделосьхорошо. Разве что чуточку раздражал официант, бдевший неподалеку и кидавшийсяменять пепельницу, едва в ней заводился окурок, – но поделать с ним ничегоне удавалось, так уж его вышколили. Разумеется, это был абориген, то бишьлягушатник – в э т и х местах русские присутствовали исключительно в качествехозяев жизни. С полчаса назад Мазур нечаянно подслушал обрывок разговоракаких-то двух респектабельных соотечественников – их, оказывается, ужаснораздражало, что в этих местах еще осталась кое-где дюжина особнячков,принадлежащих «туземцам», и поделать с этим, увы, ничего нельзя...

В честь чего бал, он не знал, лень было спрашивать да исовершенно незачем. Бал так бал, черт с ним. Протекало все, в общем, без всякихэкзотических прибамбасов и пресловутого купеческого разгула: просто-напросто внескольких огромных залах, блиставших киношной роскошью, собралась пара сотенсоотечественников обоего пола и безмятежно веселилась.

Если бы не устрашающее количество к а м у ш к о в на дамахда совершенно незнакомые по внешнему виду яства на иных столиках – сущая пьянкав советском кафе в честь квартальной премии, или как там это называлось уштатского народа... Мазур даже чувствовал легкое разочарование. Он и сам непонимал, что именно ожидал увидеть, – но наверняка нечто необычное, встиле того самого и н о г о мира, о котором столько говорил дражайший МихаилПетрович, изо всех сил подчеркивавший это слово – иной мир, иной, иной...

А оказалось, ничего интересного. Пили, гомонили,рассказывали анекдоты, а порой и скандалили. И слова были самые обыкновенные,сто раз слышанные на более простонародных пьянках.

На эстраде старательно кривлялась троица эффектных девиц вскудных полосочках ткани, соединенных золотыми ниточками и пряжками сфальшивыми самоцветами, но их, разумеется, никто и не слушал, разве чтонекоторые личности мужского пола оглядывали с практическим интересом во взоре,не вызывавшим понимания у их спутниц.

– Скучаете?

Мазур как воспитанный человек, торопливо встал – посколькуза его мизантропическим столиком второго стула для дамы не имелось. Олесяпроследила направление его взгляда и едва заметно улыбнулась:

– Или, наоборот, наслаждаетесь музыкой?

– Да просто сижу, – сказал Мазур. – Скучаю вообще-то...

– В таком случае позвольте очаровательной женщине развеятьскуку.

– Многообещающе звучит, – сказал Мазур.

Она и глазом не моргнула:

– Я имею в виду, вы не против подняться наверх, в болеетихий утолок и немного поработать?

– Да с полным удовольствием, – сказал Мазур.

– Я вас правда не отвлекаю?

– Ничуть, – сказал Мазур. – А это, собственно,кто? – кивнул он в сторону эстрады. – Где-то я их видел...

– Ну, это... – она сделала легкую гримаску, – ихнынче столько, что и упомнить невозможно. «Белки», «Зайки», «Свиристелки»...Нечто в этом роде. Нет, нам во-он к той лестнице...

Мазур послушно двинулся за ней. Той самой крайне деловойдамой, что встретила его здесь и служила теперь связующим звеном междутаинственными работодателями и знойной жаркой Африкой. Олеся. На «вы», но –Олеся и Кирилл, без отчеств, такую форму общения они очень быстро установили.

Насколько Мазур мог судить по первым впечатлениям, дама и всамом деле оказалась деловая – сгусток энергии, без тени лишней суеты,многословия, ненужных подробностей. А кроме того, по-настоящему красиваяженщина: овальное личико итальянской мадонны с полотен старых итальянцев,длинные светлые волосы, глаза непонятного цвета, то серого, то синего.

Белый брючный костюм, простой до немыслимого изящества, скромненькоеожерелье. Чертовски приятная женщина – моментально сделал вывод адмирал Мазур,не раз влипавший в аморалку на всевозможных параллелях и меридианах. Годочковей, правда, не менее сорока (над лицом потрудились высокооплачиваемые борцы состарением, но шея женщину всегда будет выдавать, и руки тоже). Но это, пожалуй,и не существенно, сам Мазур давненько уже не числился среди юнцов.

В общем, равнодушным он не остался – но пока что не былоникаких признаков того, что отношения могут выйти за рамки деловых. Так уж онадержалась – искренне вежливо, порой даже предупредительно, но Мазур не моготделаться от ощущения, что вокруг нее постоянно присутствует то самое защитноеполе из фантастических романов. И аллах с ней. В конце концов, она, еслиприкинуть, тоже числилась среди работодателей, всяк сверчок должен знать свойшесток, и не со всяким фейсом следует ломиться в калашный ряд...

– Кирилл...

– Да?

– Мне только сейчас пришло в голову... – Она смотрелабез тени эмоций, с деловой отстраненностью. – Может, вам нужно что-нибудьвроде... – Она небрежно указала подбородком на прыгавших по эстрадедевиц. – Их здесь столько... Не смущайтесь, все, как говорится, входит встоимость номера. Или вам нужен кто-то персонально из этих соплюшек на сцене? Ничегосложного.

– Нет, спасибо, – сказал он торопливо.

– Я вас уверяю, это настолько не проблема... Их всех,собственно, за этим сюда и везли...

– Нет, спасибо, – повторил он резче. – Проститеуж, но я мужик старого закала. Поздно привыкать к кое-каким новациям.

– Вы имеете в виду товарно-денежные отношения?

– Если хотите, – сказал Мазур. – Нет тут никакогооблико морале, просто действительно непривычно. – Чувствуя, что со своейнапыщенностью выглядит смешно, добавил шутливого тона: – Настоящий пещерныйчеловек жарит только ту дичь, что сам добудет после недельной погони. Вот такойя старомодный болван.

Олеся глянула на него с непонятной улыбкой:

– Эта старомодность придает шарм, которого многим тут нехватает...

– Музейный нафталин это, а не шарм, – сказал Мазур.

– Ну, не надо так о себе... Вам это решительно не идет.Сюда.

Они поднялись по широкой лестнице, вошли в дверь с правойстороны, за которой оказалась лестница поуже и покруче, почти винтовая.Заканчивалась она крохотной площадкой, на ней нес дежурство трезвый элегантныймолодой человек, в котором за версту угадывался х в а т. Увидев их, он молчапосторонился. Распахнул узкую и высокую дверь.

За дверью оказалась комната, резко контрастировавшая сроскошью залов, – никакого украшательства, голые стены, единственное окно,выходящее в сад, несколько стульев, стол с компьютером.