По этой же причине не покупал шаурму, чебуреки, пирожки, хот-доги и прочий «мусор питательного свойства», считая, что это яд и «разрыхлитель тела» – как загашенная лимонным соком сода в тесте!

Настроение поднялось.

Он, в который уже раз, потрогал ямку в десне, но настроение себе не испортил и вдруг понял, что было ещё что-то важное и приятное в сегодняшнем дне, сознание этого вызревало подспудно, незаметно, неназойливым фоном, с того самого момента, как он увидел пушистый снежок у подъезда:

– Ба! Да ведь мне же не позвонили из Большого Дома!

И не надо было лукавить перед шефом, отпрашиваться на встречу, не называя настоящей причины.

– Но я же толком и не знаю, что мне предложат на новом месте! А вдруг – хорошая зарплата? Этот… соцпакет? Галстук, костюм, зарплата без перебоев – на бюджетных деньгах…

Но следом он подумал, что очень сомнительно, чтобы в Москве, перенасыщенной блатными связями, его, иногороднего, даже по протекции хорошего знакомого могли бы взять на приличное, хлебное место.

– Чего это я повёлся? Не подумал раньше об этих «резонах». Нафуфырился в новый «пенджик», одеколоном шею протёр, – корил он сейчас себя разными словами.

Он понял, что его раздражает слово «соцпакет».

Мобильник зазвонил. Знакомый словно услыхал его мысли. Извинился, сказал, что кто-то там, невидимый в горних бюрократических высях, улетел в зарубежье. Знакомый сообщит о встрече дополнительно, на неделе, по возвращении отца-руководителя, а без него «волевого решения никто не примет».

Алексей слушал, улыбался и в душе был рад этому, хотя и понимал, что встретиться всё равно придётся рано или поздно. Впрочем, это ещё тоже неизвестно, а вдруг переиграют. Штаты урежут, «единицу» отнимут у отдела или блатной свояк будет пристроен на это место, да и мало ли какое «цунами» административное порушит безоблачные планы чиновников.

Появилось умиротворение, он вытянулся с удовольствием под одеялом.

– Хорошо день заканчивается.

Взял пульт, включил телевизор.

Уже уплывая в усталое оцепенение сна под журчание телика, он сперва услышал, а потом и увидел на экране репортаж с места аварии.

Джип съезжал с моста, его занесло, правым боком ударило о столб, опрокинуло набок, занесло под колёса КамАЗа, гружённого щебнем, тяжёлого и летевшего по скользкой дороге, как неуправляемый снаряд. И вот – они сошлись насмерть в одной точке.

Алексей жадно ловил детали происшедшего, стряхнув остатки сна и цепенея от ужаса.

Водитель джипа, жена, их сын – погибли. Подушки безопасности не спасли.

– …Авария случилась днём, в разгар снегопада, в пятнадцать сорок четыре… виновного установит следствие… дело по факту – возбу́ждено, – отрапортовала яркая блондинка, «специалист по связям с общественностью».

– Почему они поголовно блондинки? И это режущее слух – «возбу́ждено»? Ладно бы простой постовой, но тут – пресса перед лицом общественности!

Скомканный, неузнаваемый джип, явственно, крупно – номер, регион.

Джип был Игоря. И семья… Алексей теперь ясно понял, почему никто не отвечал на его звонки.

– Какая дикая нелепость! – была первая мысль. А уж потом: – Та-а-ак! А как же теперь с баксами?

Огромная пустота чёрной дырой разверзлась у него внутри. Пришло на ум:

– Как там… старик Державин… «На смерть князя Мещерского»: – «Где стол был яств, там гроб стоит»…

Подумал грустно и даже представил фамилию князя в прежней транскрипции – МещерсКАГА.

Он прислушался к себе, понимая, что реальное горе пересиливает гадливенькие мыслишки о долгожданном освобождении от тяжкого бремени отдачи большой части невеликой зарплаты, о возможности жить с этого момента чуть-чуть «вкуснее». Да и не было глубины у этих мыслей. Так – мелькнули мимоходом.

– Что дальше-то? Обе расписки были у Игоря. Где они сейчас, к кому попадут? Стоп! А есть ли они вообще? Ведь Игорь их не принёс на встречу, когда потребовал возврата денег. И, может быть, поэтому Алексей гасил без процентов, небольшими суммами, растягивая отдачу на долгий строк. А если они – утеряны давно! Ведь история тянется несколько лет!

Всё было построено на «честном слове», на доверии, без бумажек, и расписок он с Игоря не брал после очередного возврата двухсот баксов. Так – отдавал с улыбкой, общались недолго, и он уходил ещё на месяц, легко, даже весело, до следующего раза.

Если бы он не был должен Игорю, сильнее было бы горе? Алексей не находил ответа, потому что, как ни странно, половинчатость, незавершённость того, что он наметил сделать во чтобы то ни стало, его не устраивала.

Вот так, просто отмахнувшись, в один миг устроить нечаянную радость… Какая же это – радость, когда горе. Будет ли это истинным праздником? Ведь обманули меня, я оказался последним… нет, не крайним, краёв два, последний один, вот он – я, а сейчас проверка на что? На жадность? Но я же выдержал её, согласился отдавать практически сразу, ничего и не потребовав толком.

И отдавал. И почти половину отдал! Да так ли уж из принципиальных соображений? Возможно, лень-матушка – куда-то идти, доказывать что-то людям неприятным, чистоплюйство, одним словом, в очередной раз – а теперь награда, «сладки плоды за все труды»… Но путь-то, который ты же и наметил, ещё не пройден, где-то посередине пути, а проверка-то настоящая только сейчас и началась. И что с того, если ты же её и отменишь. Да и стоит ли её так уж бояться? Ведь вполне возможно, что это лишь следствие холодных умствований, а не то высокое, на что замахнулся, которого жаждешь, придумываешь его и любуешься собой, своей бытовой, глупой епитимьёй, при том, что есть масса других проблем…

Сейчас он и не считал этих трат, не думал даже, что они неожиданно прекратились и это благо. Да и благо ли?

Он долго ворочался, вспоминал Игоря и понял, что главное его ощущение – великая горечь. Мысли пошли о тщете суетливой жизни, особенно в суматошной Москве, как ни в каком другом городе.

Забылся под утро, даже на будильник не глянул, чтобы совсем не расстраиваться оттого, что чересчур поздно и непонятно, то ли глубокая ночь, то ли раннее утро.

Свернулся калачиком, обхватил себя руками за плечи. Ноги поджал к груди, съёжился, словно втиснулся в скругления и изгибы витиеватого панциря, чтобы если рубанут, так только железо и покорёжится, а до него не достанет острое лезвие, и проспал почти до семи, необычных почти два часа прибавил ко сну, что бывало крайне редко. Решение пришло само.

* * *

Утром он поехал в Храм.

В Храме он не был месяц.

– И нарождается новый месяц – молоди́к, а Иванушка-дурачок превращается в Ивана-царевича, – вспомнил он сказку про Конька-горбунка.

И сейчас вдыхал густой аромат свечей и благовоний, тот примирял его с окружающим миром, дарил успокоение после тревожной ночи.