Саламандра вырывается из моих объятий, поднимается. Она… большая, больше, чем была только что, я ощупываю её лапы: под чешуёй бугрятся каменные мышцы.

Она правда стала больше. Я ощущаю исходящую от неё силу, я сама верю в неё.

Ударом хвоста Саламандра сносит столы и полки. Взвизгивает Кэсс.

В темноте тело Саламандры наливается огненно-золотистым светом. Она неярко, но так красиво сияет: между чешуйками кожа ярче, а их маковки темнее. Глаза пылают таким же ярким огнём, в зрачках кружатся его водовороты, огненные узоры расползаются по морде и хребту, дополняя образ.

Самая прекрасная Саламандра на свете…

Поднявшись на задние лапы, она разворачивается в тесной мастерской. Твёрдо упирается в пол всеми четырьмя лапами, наклоняет узорчатую голову. Рывок – и Саламандра проламывает стену. Нас с Кэссом окатывает пылью и штукатуркой. Он кашляет, а я, прикрывая глаза, иду за Саламандрой.

За стенами что-то ломают, но на миг останавливаются, и в резкой тишине звенит изумлённо-восторженно-испуганный крик Кэсса:

– Кто ты?!

Оглядываюсь вся такая в облаках подсвеченной Саламандрой пыли, и Кэсс смотрит на меня с ужасом и благоговением… Пафосный какой-то момент получается, требует эпичного крутого заявления.

– Просто девушка с Земли! – изрекаю я, прежде чем непафосно ломануться следом за Саламандрой, потому что нам пора бежать.

***

Удар руки с белыми когтями – и стена с грохотом разлетается, обдавая Гатанаса Аведдина осколками. Они отскакивают от его брони, марают пропылившиеся белые одежды.

Никогда ещё Гатанас не позволял себе так свободно, с таким почти упоением разрушать. Непривычно долго он находится в половинчатой трансформации, чтобы вместе с Леонхашартом разносить перегородки и лаборатории ради собственного спасения.

Именно ради спасения.

Логическая часть его разума, конечно, верит, что Юмаат, поизучав их пару недель, отпустит их целыми и невредимыми, и в этом плену рискует пострадать только архидемоническая гордость. А вот эмоциональная составляющая как-то не очень желает проверять на собственной шкуре благоразумие знаменитой на весь Нарак учёной.

Скрипит металл, лопается пластик, штукатурка, куски камней и гипсолита летят во все стороны. Попадающиеся на пути приборы разламываются с диким хрустом, и этот непрекращающийся шум, эта дикость, чёрно-лиловый вихрь рядом с ним рождают в груди Гатанаса первобытный рык.

Ему всё труднее не заразиться безумием разрушения и не трансформироваться полностью: полная трансформация архидемона даже в этом подземном комплексе может привлечь Безымянный ужас.

Рядом мелькают крылья, чёрная смазанная фигура – одним мощным ударом рогов Леонхашарт сносит сразу три перегородки. Лиловые глаза ярко выделяются на суровом лице, а фигура теперь намного мощнее. Он тоже на грани полной трансформации, и Гатанас следит за ним, чтобы при необходимости остановить быстрым вырубающим ударом.

Чёрный и белый таран двигаются дальше. Порой лампы гаснут, и в сумраке видно, что глаза Леонхашарта слегка светятся. Сосредоточившись, он снова бросается на стену и сносит её, разметав каскад обломков и подняв очередные облака пыли. Она оседает на его мощном теле, чтобы в следующий рывок слететь.

Следит Гатанас не только за тем, чтобы Леонхашарт не трансформировался.

Гатанас анализирует это удивительное существо – архидемона со своей парой, архидемона с пробуждённым родовым артефактом. Тысячелетия в Нараке не было никого подобного, и вот теперь совсем рядом – только когтистую руку протяни.

Изумительно.

Наблюдать, как он, даже толком не осознавая этого разумом, стремиться защитить свою пару.

И как ему начинает подчиняться родная стихия.

Не сырая, неотёсанная магия, поток неодушевлённой силы, которую скармливали Безымянному ужасу, и которая, несмотря на всю опасность привлечь его внимание, не была и вполовину так хороша, сытна и великолепна, как магия одухотворённая, личностная.

Демонов не учат ею пользоваться, наоборот, с самого рождения делают всё, чтобы магия оставалась в сыром виде, не принимала свою, если так можно выразиться, причудливую форму. Не учат пользоваться этой формой. Учат лишать магию любых признаков, превращать в поток слепой силы.

Особенно это касается архидемонов. За исключением рода Гатанаса Аведдина – стражей, изучавший свой дар, чтобы в долгожданный момент освободить источники других родов от вечного сна.

Ещё исключение – агенты для работы в других мирах, но они не обладают такой восхитительной мощью.

А теперь Гатанас наблюдает, как пробуждается истинная форма магии Леонхашарта. И тот этого, похоже, даже не замечает.

Не видит, как стены проминаются за мгновения до его ударов, как они, ощущая его желание, начинают расходиться в стороны и ломаться. Не видит отскакивающих с его пути обломков и сдвигающихся камней, изменяющих траекторию камушков, загибающихся кусков металла.

Ослеплённый инстинктом защиты пары, Леонхашарт не осознаёт, что его разрушительность сейчас так велика не только из-за физической силы и напитанных магией мышц, а потому, что его пробуждающаяся магия начинает работать по-настоящему.

Он не может видеть, как сияют его глаза.

Скрежет разносится по этажу. Скрежет и хруст. Гатанас останавливается, а Леонхашарт не успевает и со всего размаха сносит стену.

– Этого достаточно? – Гатанас нервно оглядывается. – Сам понимаешь, я в архитектуре не смыслю.

Сам он бы не догадался обрушить часть помещений, чтобы перебраться вверх по линиям разломов или шахтам эвакуационных выходов – в зависимости от того, что на момент обрушения окажется ближе. Гатанас и не согласился бы на такую авантюру, если бы не верил, что силы Леонхашарта пробудятся достаточно для их спасения.

Леонхашарт подходит к изломанной стене и касается её ладонью. Закрыв глаза, прислушивается к скрежету перекрытий.

Щебень осколков подрагивает вокруг него, десятки мелких камушков и обрывки проводов вибрируют, чувствуя неосознанный приказ его неумелой, неосвоенной и неосознаваемой магии. Эта мелкая дрожь – такой большой шаг вперёд для Нарака. И Гатанасу хочется кричать от радости, но он молчит: пара не должна всё понять слишком рано.

Пару нельзя вводить в резонанс раньше времени.

А наступило это время или нет, Гатанас пока не знает, но уже сейчас ему больно от того, что из-за Безымянного ужаса красота магии Мацабьеров вместе с родовым артефактом исчезнут навсегда.

Его мысли прерывает вой сирены. Она захлёбывается на высоких нотах, хрипят повреждённые динамики. Уцелевшие сигнальные лампы мигают среди кусков стен. Свет кое-где прорывается сквозь слои пыли, рассекает темноту обесточенных помещений, подкрашивает всё вокруг тревожным оранжевым светом.