Вышли на лестничную клетку. Людмила Петровна подошла к соседской двери и вставила ключ в замочную скважину, но поворачивать его не торопилась. Оглянулась через плечо, передернув худенькими плечами.

— Ты точно хочешь увидеть бесову метку?.. — вздохнула она. — Молодой такой еще. Жить да жить…

Глава 16

— Открывайте уже, Людмила Петровна, чему быть, того не миновать, — сказал я вслух, а про себя добавил: я, так-то, тоже пожил. По местным меркам совсем немало. Но вот умирать вообще не хочется. Умирал уже раз, хватило на всю жизнь.

Бабуля отперла дверь и вошла в тринадцатую квартиру первой. Смелая женщина. Я шагнул следом и сразу очутился в полумраке холодного жилища. Почему-то было зябко. Отопление, что ли, здесь отключили? Но не было раньше краников на батареях в советских квартирах, чтобы вырубить одну – если только всем стояком. Странно.

Затхлый воздух коснулся ноздрей. Пахнуло сыростью и тленом. Я поежился:

— Почему здесь так холодно?

— Потому что смерть поселилась, — на полном серьезе выдала бабуля и многозначительно на меня посмотрела, будто хотела, чтобы я проникся всей этой мистической хренью. Я, конечно, не верю в темные силы, но дыма без огня не бывает. И потом, как-то же я попал в прошлое. Значит, существует все-таки нечто, что находится за гранью понимания.

Мы прошли в зал. Просторная комната с диваном, на тумбочке “Рубин” с выдвижными рожками комнатной антенны. Сервант с хрусталем и фотографиями за стеклом. На стене аляпистый ковер в красных тонах, на полу палас в серый узорчик. Всё как везде, в доброй половине квартир, ничего необычного, если не считать, что на подоконнике засохла герань в треснутом глиняном горшке.

Бабуля огляделась, подошла к стене и осторожно потрогала ее:

— Ничего не пойму, здесь бесова метка была, а теперь нет ее!

— Как – нет? — я внимательно разглядывал гладь обоев. — Куда же она делась? Сами же говорили, что проявляется сквозь бумагу и краску. А тут ремонта, вроде, не было… Нет следов заплат и переклейки.

— А я откуда знаю. Бесовщина, одним словом, — Людмила Петровна перекрестилась. — Пойдем, парниша, отсюда скорее. Что-то на душе неспокойно.

— Подождите, — я вертел головой в поисках метки, не выдумала же она ее, в самом деле. — Может, вы комнаты перепутали?

— В зале пятно было, — заверила бабушка. — возле телевизора. А сейчас там нет ничего. И следа даже никакого…

Но я на полпути останавливаться не привык, да и без всякого пятна, или метки, я собирался сюда попасть и оглядеться.

— Давайте на всякий случай осмотрим остальные комнаты, – настоял поэтому я. Спорить с милиционером дама не стала.

Спальни и детская, однако, тоже оказались с мебелью.

— Странно, — удивился я. — А почему родственники вещи не забрали? Неужели нет никого у Кирьяновых?

— Потому что вещи порчены. Нельзя ничего нести в дом из квартиры такой. Вот и боятся люди отсюда что-то забирать. Да вообще, заходить сюда опасаются.

— А вы почему не боитесь? Уж не ведьма ли вы сами? — пошутил я.

— Мать у меня ворожила, а я так, балуюсь иногда, — на полном серьезе ответила бабушка. — Старая я уже, чтобы смерти бояться.

— Ну не скажите, вы еще бодрячком. Сколько вам? Шестьдесят? — спросил я, намеренно занизив возраст бабульки примерно на десяток лет, чтобы вышел комплимент какой нужно, но все равно не рассчитал.

— Восемьдесят три.

— Ого, — присвистнул я. — Ни за что бы не подумал, — теперь уже без лукавства и с некотрым восхищением проговорил я.

А бабуля – молоток. Живчик. Можно сказать, почти долгожитель, если учесть, что средняя продолжительность жизни в СССР (за некоторым исключением), как правило, не переваливала за семьдесят лет.

— Я еще государя видела, — с гордостью заявила Людмила Петровна. — А скольких вождей потом пережила!

— И еще многих переживете, — заверил я. — Только никакой чертовой метки здесь нет. Значит, все нормально с квартирой.

— Не чертовой, — поморщилась бабуля, — а бесовой.

С таким раздражением, будто я березу с ёлкой перепутал или шапку с живой кошкой.

— А какая разница? – отмахнулся я. – По мне, что черт, что бес — один балбес.

— Разница есть, бес, если для нас с вами, страшнее черта. Бес – злой дух и вселяться в человека может.

— Да нет здесь никаких злых духов, и пятна вашего нет. Сами посмотрите! А вообще, было ли оно?

— Ты мне не веришь? А зря…

Людмила Петровна, сокрушаясь, покачала головой.

— Кто еще может подтвердить ваши слова? Кто видел сей казус на стене?

— Да никто, вроде, — сокрушенно пробормотала бабуля. — Умерли все… Хотя, погоди! Работников ЖЭКа вызывали же Кирьяновы. Когда закрасить не могли стену. Но они не отреагировали. Сказали, что дом еще не старый и стены отпотевать могут, вот и ползет чернота на сырость. У них и можешь поспрашивать.

— Хорошо, обязательно спрошу. А тепрь пойдемте уже. Что-то я совсем тут замерз.

Мне хотелось уже завершить это эксцентричное знакомство – пусть старушка хоть зелья из жуков и совиных перьев варит, только без меня. Мы вышли на лестничную площадку. Навстречу попалась растрепанная женщина. Глаза шальные, лицо осунувшееся, ветровка нараспашку. Она торопливо отперла соседнюю с тринадцатой квартирой дверь и, даже не поздоровавшись, шмыгнула туда. Бам! Дверь с грохотом за ней захлопнулась.

— Что это с ней? — я недоуменно проводил ее взглядом. — Будто не в себе… И в авоське не продукты, а лекарства какие-то. Но на больную она не похожа. Вон как промчалась по ступенькам. Как на пожар.

Моя провожатая на секунду оглянулась на меня, видно, размышляя, когда это я успел все заметить, но не дала мне слишком долго чувствовать себя умным и подкованным.

— Да Вера это, соседка наша. С дочкой живет, подростком. Болеет у нее Ирка. Вот горе-то для матери. Второй месяц хворь не отпускает.

— А что за хворь? — насторожился я.

— А никто не знает, — пожала плечами Людмила Петровна. — Тошнит, голова кружится, устает быстро. В общем, в четырнадцать лет слабость напала. Уж каким только врачам она ее не показывала, какими только лекарствами она ее не пичкала. Все одно не помогает.

— А врачи