Когда мы вернулись в лагерь, там уже вовсю кипела работа. Вещи все были убраны, на костре булькало что-то наваристое в казанке. Мама расставляла на столе миски, резала хлеб.

– Однако… – споткнулся дед. – Вот я и говорю: без хозяйки дом сирота, – он быстро взял себя в руки, – а с хозяйкой – как при родной матушке.

– Прошу к столу, – пригласила «родная матушка».

Деда усадили в почетное кресло. Он сегодня больше всех доставил нам развлечений. И потом разыграл целый спектакль одного актера. Незаметно, как ему казалось, наколол записку на сучок и терпеливо дожидался, когда кто-то из нас ее «заметит».

– Во! – сказал он маме с возмущением. – Разве ж так делают? Надо было письмо мне отдать. Я б его в точности доставил. А ты что натворила? Мужик твой аж с лица спал. Детки извелись. Мы с милицией искать тебя собрались…

Мама виновато развела руками, скрывая улыбку.

Дед еще строго поворчал, а напоследок, решив, что он благополучно выкрутился, добавил:

– Так что если что, ты теперя завсегда на Акимыча полагайся. Акимыч все сделает в лучшем порядке. Не подведет. А как же!

Но папа взял мамину записку, повертел ее в руках и вдруг сделал вид, что принюхивается к ней:

– Ты что это? – строго спросил он маму. – Курить начала?

– И не думала, – решительно отказалась мама.

– А почему твоя записка махоркой пахнет? – нахмурился папа. – Будто она в кармане рядом с трубкой лежала, а? – и он взглянул на деда.

Тот вильнул глазами, а я испугался, как бы он опять не полез на дерево…

После обеда дядя Андрей собрался к Чертову пальцу, забрать пиратов.

– Помочь тебе? – спросил папа.

– А зачем? – удивился участковый. – Они мне, знаешь, как рады будут.

Догадываемся…

В последние дни погода стала меняться. Все чаще наползали туманы; все чаще шли дожди – мелкие, противные; все чаще стали налетать шквалы – иной раз даже со снегом.

Мы начали готовиться к отплытию. Ждали только дядю Андрея с сообщением о сдаче самородка официальным органам.

Мама упаковывала грибы и чернику (сушеную и в виде варенья), а папа занялся «Искателем». Мы с Алешкой помогали ему.

Заменили обгоревшие в бою доски палубы, понадежнее заделали пробоину в днище. Подлатали кое-где парус. Вообще-то он был в хорошем состоянии, только из зеленого (он был сшит из защитной ткани) стал за это время белоснежным – так его отбелили солнце и влажный морской ветер.

Потом мы собрали все обрывки брезента и уселись их сшивать толстыми нитками и граненой морской иглой. Чтобы вернуть ему прежние размеры и форму. Правда, он получился чуть покороче, потому что пришлось отрезать кусочек, чтобы залатать прогоревшую в морском бою дырку.

В свободное время папа ходил на охоту, чтобы набить дичи в дорогу, и поставил в одном узеньком проливчике перемет на большую рыбу, потому что ловить ее с лодки или с берега уже не удавалось – море все время было волнистое, беспокойное.

В один день папа вернулся с охоты довольный и загадочный, будто приятный сюрприз приготовил.

– Собирайтесь, ребятки, – сказал он, – переезжаем.

Оказывается, папа разыскал неподалеку заброшенную рыбацкую избушку.

И очень кстати. Потому что дожди шли почти непрерывно, и палатка совсем отсырела, в ней было промозгло и неуютно. Все наши вещи пропитались влагой и не успевали просыхать. Даже продукты, упакованные в полиэтилен, начали портиться, покрывались плесенью. Мы совсем раскисли и начали падать духом.

По утрам страшно не хотелось вылезать из палатки – она хоть и мокрая была, но все-таки в ней получше, чем в лесу, под дождем. Но вылезать было надо: запасать дрова, разжигать костер, готовить еду, мыть посуду, просушивать у костра одеяла и спальники, носки и куртки.

Все вокруг было мокрым – камни, мох, кусты. Если даже не шел дождь, то капало с деревьев и почему-то обязательно за шиворот…

Поэтому мы страшно обрадовались и мгновенно, как по тревоге, собрались и погрузились в лодку. Только оставили на столе придавленную камнем записку для дяди Андрея. Чтобы знал, куда мы делись.

Папа загнал нас всех в каюту, а сам сидел под дождем на корме и вел лодку вдоль берега.

Море волновалось, шумело прибоем, по тугому брезенту стучал дождь. Мы прижались к маме с двух сторон, она обняла нас руками, как наседка крыльями своих птенцов, а Алешка вдруг сказал:

– Вы хорошие родители. Нам нравится. Да, Дима?

Мама засмеялась и сказала, что она никогда еще не слыхала таких приятных слов, разве что от папы, в молодости. Ради них можно потерпеть и комаров, и дожди, и прочие трудности походной жизни…

Избушка стояла почти на самом берегу, среди круглых валунов, под двумя большими соснами. На мшистой крыше ее лежали камни, чтобы не сорвало ветром, и снаружи она была вся мокрая, сутулая, нахохлившаяся, а внутри – ничего себе.

В ней было все, что нам нужно: печурка, широкий топчан, стол у окна и две лавки. У печки – сложена наколотая растопка и охапка дров, на печке – закоптелый чайник и коробка спичек, а за печкой висели какие-то кульки.

– А там что? – спросил Алешка, став на край топчана и пытаясь до них дотянуться.

– Там продукты, – сказал папа. – Крупа, соль, чай.

– Тут, значит, кто-то живет?

– Нет, просто обычай такой – оставлять в избушке дрова и самое необходимое. Забредет усталый и голодный человек, а тут для него и стол, и кров.

– Мудрый обычай, – согласился Алешка. – Везде бы так.

Повзрослел он, однако, повзрослел.

Мы немного прибрались, подмели пол, обмели паутину. Расстелили на топчане палатку, а на нее положили спальники и одеяла. Разобрали продукты.

Вот только в единственном окошке не было стекла. Но мама разыскала в вещах полиэтиленовый пакет, мы распороли его и закрепили на оконной раме.

К этому времени разогрелась печь, которую папа растопил сразу же, как мы вошли, и на ней зашумел закоптелый чайник и запрыгала на нем, дребезжа, крышка.

Тут уж мы совсем повеселели…

А после чая развесили вокруг печки все, что у нас было мокрое. Мама даже ухитрилась просушить на плите крупу и соль.

А Лешка тем временем облазил всю избушку и сделал еще три полезные находки: потрепанную книгу, керосиновую лампу, в которой булькал керосин, и какую-то железную коробку на ножках.

– Ура! – сказал папа про коробку.

– Почему? – спросил Алешка.

– Это походная коптильня. Мы теперь на дорогу таких деликатесов наготовим, почище хвойных куропаток. Треску закоптим, пару уток.