– Лучше две пары, – посоветовал Алешка.

Папа засмеялся и пошел за дровами, потому что хотел хорошенько протопить избу на ночь. Чтобы мы как следует обогрелись и обсушились.

– Чайка бродит по песку – моряку сулит тоску, – сказал он, сбрасывая на пол дрова. – Шторм надвигается. Надо лодку на берег вытащить, иначе ее в щепки разобьет.

Мы вышли наружу. Где-то за островами что-то шумело. Дальние облака низко стелились над морем и казались неподвижными, а ближние как сумасшедшие неслись по небу, будто в панике удирали от какой-то большой неминучей беды.

Лодка прыгала у берега, пытаясь на него выскочить. Незакрепленный гик мотался из стороны в сторону. Брезент на каюте надувался пузырем, вот-вот вспорхнет и улетит, сорвавшись со своего гнезда.

Папа добрался до кормы и снял с нее руль, уложил его в кокпит, притянул шкотом гик и отшнуровал от него свернутый парус.

Потом мы разложили на берегу бревна, как катки, взялись за лодку с двух сторон и, дождавшись хорошей волны, дружно погнали ее к берегу.

Лодка послушно выскочила из воды, и мы, не теряя темпа, проволокли ее почти до самой избушки. Здесь мы сняли каютный брезент, который едва не вырвал у нас из рук ветер, и вернулись под крышу, мокрые до пояса. Но это не беда, нам уже было во что переодеться.

– Как вовремя ты эту хижину отыскал, – сказала мама, притворяя дверь.

А папа улыбнулся и ничего не ответил. По-моему, он здорово схитрил. Мне кажется, он давно эту избушку знал. Но хотел, чтобы его дети полной мерой хлебнули суровой походной жизни. Закалили в борьбе с трудностями свои изнеженные городские характеры.

Не знаю, может, ему это удалось…

А ветер все крепчал, однако.

Папа вышел за очередной охапкой дров и тут же вернулся за нами. Мы с мамой пошли с ним, а Лешка отмахнулся, он прилип к найденной книге.

Мы вышли на берег и обалдели, извините.

Навстречу нам море катило огромные крутые валы – зеленые, непроницаемые и беспощадные. Ветер срывал и уносил их бурно пенящиеся верхушки. Набегая на берег, волны зло обрушивались на скалы и будто взрывались, бросая всю массу принесенной издалека воды высоко вверх изумрудными брызгами.

Над морем стоял непрерывный рокот – ревел ветер, шумели и трещали деревья, гулко бурлили перекатываемые прибоем камни.

Было страшно и красиво. Точнее – страшно красиво.

Папа время от времени поворачивался к нам лицом, мокрым от соленых брызг, щурил глаза от ветра и так гордо поглядывал на нас, словно он сам все это натворил.

Продрогнув, мы вернулись в избушку. Было очень приятно оказаться в тепле и безопасности после такого зрелища.

Очень быстро стемнело. Мы зажгли лампу.

За стенами ревел шторм, гудел в трубе ветер, содрогалась порой дверь от его порывов, потрескивали дрова в печи. На полу перед ней играли огненные блики.

Мы забрались на топчан и стали обсуждать завтрашние дела. И незаметно уснули.

Только Лешка чуть ли не всю ночь просидел за столом над книгой, подперев щеку ладонью и листая страницу за страницей.

Да папа вставал иногда, чтобы подбросить в печку дров…

Мы прожили в избушке несколько дней. Ничего особенного за это время не случилось. Это были самые обычные будничные дни. По-настоящему спокойные и счастливые.

Папа рыбачил и охотился, азартно коптил свою добычу. Но сделать запасы в дорогу у него никак не получалось. Потому что все эти «вкусности» уничтожались нами за столом сразу же по выходу из коптильни.

У мамы успехов было больше. Она взялась привести нас в порядок. И правильно. За это время мы здорово обтрепались и оборвались. И вообще – одичали малость. Особенно руки: все в мозолях, в царапинах и ссадинах, в смоле. А про уши и шеи я и не говорю.

Только мама у нас на человека была похожа. Всегда причесанная, аккуратная такая. Ничего на ней не рвалось и не пачкалось, даже когда мы скитались по лесам. Она даже ресницы красила, не только губы. И умывалась каждый день. А зубы чистила дважды – утром и вечером.

А в промежутках она успевала вести хозяйство. И делать заготовки.

Я был у родителей и Алешки на подхвате: делал, что скажут, шел, куда пошлют, приносил то, что им нужно. В общем, ходил с папой на охоту и рыбалку, растапливал маме печь и таскал воду, помогал Алешке в осуществлении его замыслов.

А он часто бродил по берегу, собирал выброшенные волнами звезды и возвращал их в родную стихию. Или сидел за книгой. В Москве его ни конфетой, ни палкой читать на заставишь. А здесь он прочитал ее раза три с начала до конца, а потом без конца перечитывал особо полюбившиеся ему страницы.

– Жутко интересно, – говорил он мне, широко раскрыв глаза. – Это про наши места. О том, что здесь раньше творилось, в преждевременные годы. При редкозубой старухе Лоухи. Тут такая борьба шла – как у нас с пиратами. И даже про нас рассказывается…

Дочитался…

– Вот, – он нашел нужную станицу, – смотри! – и прочитал наизусть, с выражением:

«Налегли дружней герои<R> так, что весла изгибались<R> и уключины стонали,<R> челн сосновый бился дрожью,<R> как тюлень взрывая воду,<R> за кормой вода бурлила…»

Я взял у него книгу – это были старинные легенды карельского народа. Написанные стихами. Без рифмы. Та самая «Калевала» оказалась, что папа нам перед отъездом сунул. Да и не он ли ее сюда привез?

– Я теперь все понимаю из-за этой книги, – горячо шептал Алешка. – Почему здесь так красиво. Почему такое море, такой лес, такие скалы. И такие хорошие люди. И почему надо бороться с плохими людьми и за чистоту природы…

Я ему даже позавидовал. Так он поумнел.

И я тоже просидел ночь над этой книгой. И понял, что Алешка очень прав. Для меня под утро тоже как-то все соединилось. История этого края, его природа, люди и мы. И я понял, почему нам здесь так хорошо.

Но словами это все равно не объяснишь. Да и не надо. Это каждому надо своей душой понять…

Погода снова установилась. И как-то утром нас навестил дядя Андрей.

Мы ему очень обрадовались. И он нам тоже.

Мы накормили его ухой и копченой рыбой, а он нас свежими консервами, овощами и хлебом с колбасой.

Потом он сказал, что почти все дела с оформлением клада закончены, и нам полагается громадное денежное вознаграждение.

– Хорошо, – сказал Алешка. – Мы не отказываемся.

– Пароход купишь? – спросил его дядя Андрей. – На свою долю.

– Обойдусь, – отмахнулся Алешка от своей детской мечты. – Я свои деньги пополам разделю. По-честному. – И замолчал, снова уткнувшись в книгу.