Бини посмотрел на Парка.

— Это мы тогда с тобой виделись?

Глаза Кейджера дернулись с телефона на Парка и обратно.

— Ты знаешь Хайдо?

Парк кивнул:

— Мы вместе ведем дела.

Кейджер отодвинул панельку на новом телефоне и сунул туда сим-карту из старого.

— Можешь достать для меня «Кодекс»?

Бини кашлянул.

— Он этим не занимается. У него другие дела.

Крошечная панелька захлопнулась.

Кейджер вытащил расческу, подровнял пробор, вытер ее о бедро и сунул в карман.

— Шабу?

Глядя в зеленые глаза Кейджера, Парк на секунду поверил, что он неспящий. Не только потому, что зрачки были сужены в точки, это было ощущение, как будто его глаза воспринимали свет на другой волне. Такой взгляд он видел у Роуз, когда она начала разговаривать с прошлым или с целой реальностью, которая никогда не существовала. Потом, так же быстро, Парк осознал свою ошибку. Кейджер не был неспящим; он просто видел не тот мир, который видело большинство. Это был взгляд, с которым Парк познакомился еще в детстве, тогда, когда правила этикета, управлявшие карьерой его отца, требовали от его семьи взаимодействия с обладателями нечеловеческих богатств.

Он кивнул.

— Да. Шабу.

Глаза Кейджера сосредоточились на чем-то новом.

— Есть с собой?

— Есть.

Кейджер кивнул.

— Имелда.

Охранница чуть выпрямилась по стойке «смирно».

— Да, босс?

— Есть для меня новости?

Она бессмысленно дотронулась до узелка наушника с беспроводной связью.

— Нет, босс.

Кейджер смерил глазами Парка сверху вниз и снизу вверх:

— Ладно.

Он встал, повесив сумку на плечо, и поднял ближайший к себе отрезок бархатной веревки.

— Пошли.

Парк наклонил голову и прошел под веревкой, Бини следом за ним.

— Куда?

Кейджер махнул телефоном в сторону турнирного зала:

— Подальше от этих.

Он отвернулся от них, прикоснулся к одной из ржавых железных заклепок, окаймлявших алую обшивку стен, и распахнулась секретная панель.

Эдриан и еще несколько человек из свиты поднялись, чтобы занять свое место в кильватере Кейджера. Он поднял руку.

— Ребята, там не будет никаких звезд, ни познакомиться, ни переспать будет не с кем, и я не собираюсь ничего раздавать. Вы вполне можете оставаться здесь и глазеть на бойню. — Он показал рукой. — Ты тоже посиди здесь, Бини. Мне больше посредников не надо.

Парк покачал головой:

— Он не посредник.

— Тогда он не нужен нам, чтобы делать дело.

— Я хочу, чтобы он вошел.

Кейджер раскрыл клавиатуру нового телефона и стал щелкать кнопками.

— Зачем?

Парк, усталый, начиная чувствовать побочное действие стимуляторов, вспомнил свои годы в Дирфилде и беспощадность, с которой там шла классовая война. Хотя сам он не был голубой крови, в смысле происхождения, семейного состояния, связей и внешности, он все-таки имел возможность войти в любую группировку. И после первого учебного года оказалось, что лучше всего он чувствует себя со студентами на стипендиях, принятыми потому, что здесь отучились члены их семьи. Как только Парк очутился среди них, в течение трех последующих лет ему представилось немало возможностей применить свои таланты, ставя на место хулиганов, принимавших его друзей за легкие мишени.

Только Роуз, которая истерически смеялась при мысли, что до него так и не дошло, в конце концов, заявила ему, что, возможно, существует некоторая связь между этим опытом и его склонностью к работе в полиции.

Когда Парка отбросило в прошлое, на школьный двор, он утратил долю естественной подобострастности дилера перед лицом богатого клиента и вышел из роли.

— Потому что он мой друг.

Кейджер наклонил голову вбок.

— Он твой друг?

— Да.

Кейджер поднял глаза от телефона.

— И что я теперь должен думать отебе?

Парк покачал головой:

— Мне все равно, что ты обо мне думаешь.

Кейджер улыбнулся:

— Ну ладно. Вы с другом идите вперед. Чтобы Имелде и Магде удобнее было в вас выстрелить, если вы попытаетесь покуситься на мою личность.

Парк посмотрел в глубь коридора, открывшегося за панелью.

— Так если там не будет ни рок-звезд, ни обалденного секса, зачем мы туда идем?

Кейджер снова взял расческу, прижал зубцы к подбородку, на коже появились белые полоски.

— Чтобы увидеть нечто прекрасное.

Проход производил впечатление заброшенного технического коридора. Подошвами они клацали о стальные решетки, положенные на изъеденные ржавчиной железнодорожные рельсы. Узкий желоб с вязкой красновато-коричневой жидкостью бежал внизу, коридор освещал ряд промышленных ламп в клетках, соединенных внешним кабелем, все лампы, кроме двух, были разбиты, светили тускло или мигали; бетонные стены, казалось, источают желчь.

Парк дотронулся до стены и ощутил, что она совершенно сухая и теплая, почувствовал пальцами тонкие штрихи искусно наложенных слоев краски.

Кейджер кивнул:

— Я сказал дизайнеру, что мне нужен тайный коридор и что он должен производить такое впечатление, будто тебя ведут пытать.

Он показал на испещренную ржавчиной дверь впереди, похожую на дверь в учреждении:

— Это задумывалось как лаунж для знаменитостей, только для своих, для самых близких. Тайная дверь, тайный ход, внушающий ожидание упадка. А внутри, разумеется, сплошная роскошь. Кабельная трансляция с танцпола и из туалетов, отдельный бар и диджей, мажордом, которого можно послать за любым, кого ты увидел на экране и захотел пригласить за зеленые шторы посмотреть, как живут волшебники мира. В конечном счете все та же глупая показуха, которая дает богатым и знаменитым возможность почувствовать, что они не такие, как все. Или на несколько минут разогнать их скуку. И мне стало неинтересно удовлетворять запросы этой тусовки.

Он прошел мимо Парка и Бини и взялся за ручку двери.

— От денег люди тупеют. У них нет необходимости так же упорно работать, как тем, у кого нет денег. Вот почему умные люди, у которых деньги есть, тратят их в основном на одно.

Парк подумал об отце.

— Они тратят их на то, чтобы люди, не имеющие денег, никогда их и не получили.

Кейджер наклонил голову.