— Это мне? — удивляюсь я.

— Тебе, — отвечает муж.

Я недоверчиво беру подарок из его рук, опасливо распаковываю. Внутри меня и в помине нет предвкушения праздника, скорее настороженность.

Я давно не получала подарков, год, наверное. Может, больше. Тот год я вообще прожила в капсуле тревожного недоумения и растерянности с ощущением, что я разбила песочные часы жизни, и теперь песчинки дней бесконтрольно сыплются в никуда, а я не успеваю их не то что запомнить — заметить.

Я всегда занималась благотворительностью, была активным волонтером, часто общалась с родителями детей с неизлечимыми диагнозами, помогала им собрать деньги на то, что улучшит качество жизни их детей, а взамен закрывала свои личные гештальты. Я училась у них принятию жизни в стрессовых условиях, таланту оставаться человеком, когда обстоятельства выкорчевывают душу.

Именно в хосписе, в месте, где живут люди, чей срок жизни яснее определен, чем у любого из нас, я поняла очень важную мысль: завтра не существует. Причем не только у тех, у кого диагноз, а у всех нас.

Есть сегодня и сейчас, а завтра нет. Завтра это когда? Неизвестно, что там будет завтра. Мне очень близка эта позиция, я стараюсь качественно проживать каждый свой день, накачивать его смыслом, заполнять важными делами. Я инвентаризирую свою жизнь на предмет токсичных людей и событий, прибираюсь в ней, вычищаю плесень обид, избавляясь от того, что якорит, выношу за скобки тех, кто не вдохновляет. Я давно так живу, и вдруг заболел мой муж — провалился в депрессию. Депрессия — это когда человек провалился внутрь себя.

Нырнул так глубоко, что я перестала узнавать в нем мужчину, которого выбрала в мужья много лет назад. Вместо него какая-то потухшая, выключенная, грубая оболочка человека, забитая претензиями и недовольствами по макушку. Я первая поняла: что-то не так. Очень заметно со стороны, когда в человеке гаснет огонь.

Когда погас маяк моего мужа, я уткнулась во тьму. Я стала его искать, растерянно водила руками в темноте. Я не могла понять, почему он не подойдет и не возьмет меня за руку — мой же маяк горит, его отлично видно. Но муж лег на диван и отвернулся к стене, и жил в таком состоянии — отвернувшись к стене.

Каждый человек — это маяк для других людей, которые его любят и тянутся к нему. Если маяк гаснет, корабли идут мимо. Они не знают, что там, в кромешной тьме, затаился маяк. Он не излучает ни тепла, ни света.

Конечно, у него были основания для депрессии. Он пережил сильнейший стресс — болезнь и инвалидность дочери — и сломался. Жизненные потрясения и стрессы — это прививки, они формируют наш иммунитет.

У меня было сложное детство, полное лишений, потерь, зашкаливающих за норму переживаний. Символ моего детства — мокрая от слез подушка. Этот опыт научил меня грамотно страдать. Страдать грамотно — значит не съезжать в жертвенность. Страдания отныне делали меня активной. После каждого очередного потрясения я уже не падала на обочину жизни без сил, а, наоборот, разгонялась. Я со всем отчаянием бежала вперед, согнувшись от боли. Смерти, потери, болезни близких — это удар в солнечное сплетение. Я научилась бегать по жизни, согнувшись от страданий, но не теряя в темпе.

Мой муж в отличие от меня никогда не переживал сильных жизненных потрясений. Никого не хоронил и не терял, у него не было глобальных предательств, он не жил нервами наружу, его не выворачивали наизнанку. У него хорошая, большая семья, образцовые родители, отличная карьера, ранний успех. Иммунитета к страданиям не было никакого.

Когда я смотрю, как все вокруг стремятся создать своим детям беспроблемное детство, я часто думаю, не медвежья ли это услуга. Выпустив своих нарядных отпрысков, причесанных, красивых, со стройной психикой во взрослую жизнь с ее потрясениями, стрессами, потерями и проблемами, не станет ли это для них откровением, не придут ли они к нам в 20 лет все в душевных синяках, не спросят ли: какого черта, мам, ты не предупредила?

Когда у мужа случилась первая серьезная трагедия, она оглушила его сразу и мгновенно. Свет маяка коротнул и погас. Муж погрузился во тьму. Мгла заполоняла пространство вокруг, он ее не замечал. Он замер в этой невесомости, убаюкал себя в ней, застыл на год или около того.

Я заметила, что свет погас, и хотела починить проводку, но этого нельзя сделать со стороны. Нельзя прийти в чужой маяк. Нужно, чтобы хозяин маяка сам захотел его снова зажечь.

Но чаще всего хозяин маяка наслаждается тьмой. Он не знает, что болен, он думает, что просто устал. А время неумолимо идет. То самое время, которое состоит из сегодня, а завтра нет. Очень страшно.

Я живу в темноте, источаемой погасшим маяком мужа. Мне плохо. Я думала, психологическое насилие — это что-то вроде «ты никуда не пойдешь», а оказывается муж, отвернувшийся к стене на год, — это тоже психологическое насилие. Мне категорически не хотелось домой.

Получалось, что я проповедую одно, а сама так не делаю, не живу сегодня. Существую, страдаю и ничего не меняю, потому что менять я могу себя, а не другого человека. Тумблер «вкл/выкл» у нас только для своих маяков.

Я растерялась. С одной стороны, «живите сегодня, завтра может и не быть». Скидывайте мешки с песком и взмывайте вверх. Летите, не оглядываясь. С другой — тот, кто был мне маяком 15 лет, а потом превратился в якорь, в мешок с песком, который нужно сбросить, чтобы взмыть.

Я могу, но разве это честно? Разве справедливо? Спарта какая-то, а не семья. Слабых — за борт, сбросить со скалы. Я живу, разрываемая противоречиями. Я хочу помочь, зажечь, но как зажечь того, кто смирился с тьмой?

У мужа больше нет сегодня, оно заело, его вторники катятся в пропасть доминошками, сбивая по пути четверги и субботы. Когда живешь, отвернувшись к стене, неважно, какой сегодня день и где твоя жена. Отстаньте, дайте поспать.

Через год я решила уйти, нашла свой ключ от двери, ведущей в свободу. Почему? Я больше так не могу. Проблема не в том, что муж заболел. Проблема в том, что его это устраивает. А может, и не устраивает — он не знает, он разучился чувствовать. Когда человек теряет слух, он перестает замечать звуки. Когда человек заболевает депрессией, он перестает замечать все и всех, включая самого себя. Он кутается в свою тьму,