Невесомость. Невесомость бывает в космосе, в безвоздушном пространстве. Вот человек в депрессии — это маленький автономный космос в личном безвоздушном пространстве. Он не плохой и не хороший, он никакой и нигде. Он лежит на диване, отвернувшись к стене, и никто не замечает, что он в невесомости.

Все замечают только неотвеченные звонки и недоделанный ремонт, а он не может никому звонить и собирать мебель. Он злится на несправедливость: он же 15 лет отвечал на звонки и только сейчас перестал. Он же строил и создавал все 15 лет, а заметили это, когда он остановился. Это нечестно, отстаньте, дайте поспать!

Прежний мир, населенный детьми, родней, любимыми борщами, звонками с работы, друзьями, рыбалками, существует где-то там, за иллюминатором его космического корабля. Оставьте его в покое.

Я намертво вмонтирована в реальность. Я понимаю, что не могу вылечить мужа. Я не могу пить за него таблетки, не могу ходить за него к врачу, не могу за него признать, что есть проблема. Я могу только уйти или остаться — выбор только такой. Даже ультиматумы мои не нужны, он их не увидит в темноте. Его глаза привыкли к ней.

Оказывается, депрессия — это когда ты ничего не хочешь. Отбываешь срок, сидишь в тюрьме, и тебе плевать. Это пожизненное или завтра казнь? Плевать. У тебя нет никаких желаний, даже последнего.

Тот год — это 365 «сегодней», не заполненных счастьем, покрытых только глаголом «ждать». Я жду. А чего я жду? Что другой человек изменит мою жизнь? Так не бывает. Только сама.

Чтобы выздороветь, ему нужно встать с дивана и сесть за штурвал, а я могу быть только вторым пилотом. А он первым, живым. Это его космический корабль. Но он включил автопилот. Ему все равно, сядет он или разобьется, он летит во тьме. Останови, я сойду. Дети, дайте руки, мы уходим.

— А папа?

— А папа остается.

Папа даже не заметит. Я просто ухожу, не могу больше ждать. Мне 35, я не знаю, сколько всего лет проживу с учетом того, что завтра нет, но я хочу прожить как минимум еще столько же. Еще 35 лет ждать? Нет, я не могу жить в застрявшем лифте.

Жизнь каждого из нас — это лифт. Все хорошо — ты едешь вверх, все плохо — ты едешь вниз. Депрессия — это когда ты застрял, стоишь на месте, ждешь лифтера. Но лифтер — это ты сам. Сколько нужно времени, чтобы это понять?

Я застряла вместе с тобой, но я не хочу, я боюсь темноты, я хочу ехать. Вверх, вниз, куда-нибудь, но ехать. Прости, я тебя люблю, я готова бороться, но не ждать. Бороться — это про надежду. Ждать — про умереть в своем сегодня, не трепыхаться. А завтра может не быть. Я больше не могу.

Ты не виноват, что заболел. Ты виноват, что не лечишься, а само не пройдет. «Вот полежу еще немножко». Сколько? Еще год? Оставить все как есть — это усугубить, довести до предела, когда человек станет опасен и самому себе, и окружающим. А максимум, который я могу сделать для тебя, — не уходить. Все остальные пилюли мимо. Я могу найти врачей и лекарства, но ты не прочтешь между строк заботу, только тот факт, что в тебя не верят, хотят починить, чтобы ты опять исправно оправдывал чужие ожидания. Звонил и строил. А ты впервые в жизни точно знаешь, чего хочешь. Лежать.

Этот мир населен врагами, он небезопасен, из него нужно спасаться, нужно создать свой личный мир, окруженный рвом невесомости, там тебя никто не найдет.

— Что, что ты для меня сделала? Что хорошего такого? Что?

— Я не ушла.

— Тоже мне заслуга! Ничего не сделала, просто не ушла.

Весь мир следил за тем, как спасали шахтеров в Чили. После взрыва они оказались заточены глубоко под землей, и все то время, пока до них бурили землю, чтобы опустить туда, к выжившим, капсулу-лифт, все молились: «Только бы успеть, только бы спасти».

Сначала удалось опустить туда небольшую посылку с водой. Шахтеры, просидевшие в кромешной тьме без еды и воды почти две недели, второй посылкой попросили зубные щетки. Это была очень вдохновляющая просьба, она была про жизнь. Если человеку не все равно, пахнет ли у него изо рта, это означает, что он точно не планирует умирать.

Потом специалистам все же удалось аккуратно пробурить скважину нужного размера, и под ликование толпы спустя две недели из подземного плена одного за одним достали всех шахтеров. Их было 33 человека. Это было чудо, вторая жизнь, подаренная людям.

Психологи, которые сопровождали шахтеров и их семьи, в этом нелегком пути ожидания освобождения говорили очень важную фразу: «Когда они вернутся, самое главное — не меряться уровнем стресса. Им там было тяжело, вам тут было тяжело. Вы ничего друг другу не докажете».

Депрессия — это вот так же. Ты там, заточен под землей. А я тут, наверху, греюсь под солнцем. Но это не значит, что мне легче, чем тебе.

Каково это — знать, что твой любимый человек заточен в болезни или в шахте, и ты ничем не можешь ему помочь? Ты же от этого и впал в свое время в депрессию, когда чуть не потерял дочь, когда она, обессилевшая, лежала под капельницами, а ты перекладывал ее себе на живот, чтобы твоя энергия жизни перетекала в нее. Может, вся перетекла? Себе не оставил?

Муж собрал сумку, ушел. Забыл сказать, куда. Репетиция развода. Я закрыла дверь — пусть идет. Какая разница, где лежать, отвернувшись к стене. Ему все равно, а у нас нет якорей.

Я слушала себя. Ну что, так легче? Душа металась. Окуналась в вину (бросила сломанного человека!), пыталась лететь вверх (ну ведь якорей теперь нет), истерила, опрокидывалась в хандру.

Муж вернулся через три недели, заросший какой-то, странный. Протянул подарок. Подарочная бумага, сверху — нарядный бант. Тоненький, прямоугольный.

— Это мне? — удивилась я.

— Тебе, — ответил муж.

Я распаковала. Внутри была медицинская карта из частной клиники, где муж под руководством специалистов лечил свою депрессию и тревожное расстройство личности. Медицинская карта, вся испещренная печатями и записями. История болезни, которую лечат. Наконец-то!

Мне вдруг стало светло, снова зажегся маяк. Я разглядела своего мужа, вот же он, рядом! Я заплакала.

— Это все, что я могу сейчас тебе подарить, — сказал муж.

— Это самый дорогой в