Натаниэль Боун впервые написал Джо, еще когда учился в колледже, и не сомневался, что при личной встрече ему удастся его очаровать, поскольку с момента своего рождения он, похоже, очаровывал всех, кто встречался ему на пути, и в этом они с Джо были схожи. Боун родился в богатой семье из Калифорнии; родители были психиатрами, учился он в Йеле, и там очаровал завкафедрой английского до такой степени, что ему разрешили написать экспериментальную диссертацию, в которой сочетались элементы истории, биографии и вымысла. Именно эта работа после Йеля стала его пропуском в редакции различных журналов. Боун писал биографические очерки, книжные обзоры, комментарии на различные темы от высокой культуры до низкой; он был из тех, кто мог в одном абзаце упомянуть Жака Лакана и Джорджа Джетсона [25].

Его популярности способствовало и то, что он был очень хорош собой – он походил на рок-звезду второго эшелона, хотя мне всегда казался каким-то беспозвоночным, как морской конек; при входе в комнату он всегда сутулился. Волосы у него были длинные и всегда идеально чистые. Боуна отличало то, что хоть он и умел очаровать власть предержащих, его никто особенно не любил. Обычные люди его не интересовали, и он им не нравился. Он беззастенчиво подлизывался ко всем, от кого ему было что-то нужно. Когда в тот день он пришел к нам домой, я сразу это поняла.

Но была у Натаниэля еще одна особенность – из всех моих знакомых он один понимал, как важно втереться в доверие к жене. Он действительно знал, что если жене влиятельного человека он не понравится, все пропало. В день нашего знакомства десять лет назад, когда Боун еще был совсем молод – лет тридцать с небольшим – и приехал к нам за город, чтобы обсудить возможность написать официальную биографию Джо, он привез мне маленький подарок.

– О, миссис Каслман, погодите, – сказал он, стоя у нас на кухне. Я только что впустила его в дом; мы ждали, когда Джо спустится – ждать пришлось довольно долго. С тех пор, как к Джо пришла слава, он любил заставлять людей ждать. – Чуть не забыл. – (Ага, конечно, забыл он.) – Это вам. – Он достал из заднего кармана красивую старинную черно-белую открытку, раскрашенную вручную: девушки на сцене актового зала колледжа Смит, 1927 год. Надпись на обороте гласила: «Веселье в Нортроп-Хаусе».

– Нортроп! – воскликнула я. – Я там жила.

– Я знаю, – с улыбкой ответил он.

Если бы я увидела эту открытку, скажем, на блошином рынке, я бы сама ее себе купила. Подарок был выбран с умом, но я сразу прониклась антипатией к Боуну и почувствовала в нем смутную угрозу. Все время, пока он находился в доме, стоял на кухне в своих джинсах и сапогах из змеиной кожи и пил холодный чай, который я ему налила, мне было неуютно.

С тех пор, как у Джо вышла первая книга, вокруг него всегда вертелись молодые люди; они порхали, кружились и плясали рядом, но вместе с тем завидовали ему и втайне надеялись его обойти. Большинство из них писали свои романы – длинные, многословные книги с претензией на величие, тяжеловесные, как переношенные младенцы. Натаниэль Боун, как выяснилось, тоже писал роман, целых два года, но работа не шла. Он сам понял, что в книге, так сказать, «слишком много букв». «Слишком много мыслей», – сказал один его друг; такая критика не показалась Боуну обидной. «Не бросай это дело ни в коем случае», – продолжал друг, – «но может, попробуешь себя в документалистике?» Так Натаниэль Боун и оказался на пороге дома Джозефа Каслмана, которому писал еще с колледжа. Его первое письмо было адресовано в издательство; нам его переслали, когда Боун учился в Йеле на втором курсе.

Джо ответил на письмо; смелость юноши его позабавила, и он поблагодарил его за то, что тот признал «неопровержимую истину – что в глубине души я пирог с гречневой кашей». На этом бы все и кончилось, если бы Натаниэль Боун не написал Джо снова, на этот раз уже не через издательство, а на обратный адрес, указанный на конверте. Он прислал ему курсовую работу, посвященную рассказу Джо «Сигаретное дерево» – критический анализ, показавшийся Джо умнее большинства рецензий на этот рассказ.

– Взгляни, – сказал он мне, и я тоже прочла работу Натаниэля и согласилась, что та очень проницательна. Однако мне показалось, что истинной темой работы являлся не рассказ Джо, а проницательность Натаниэля Боуна.

В последующие годы Боун продолжал иногда писать письма, восторгаться тем или иным романом, рассказом или статьей и делиться мыслями. Джо всегда отвечал кратким письмом с благодарностью. Мне надо было еще тогда понять, что Натаниэль Боун обхаживал его, стремясь занять в его мире особое место, но почему-то мне не пришло это в голову. Я считала его простым читателем, фанатом, юным поклонником, который был где-то там, далеко. Но он проявлял удивительную настойчивость и последовательность, стремился произвести впечатление на Джо своими знаниями, хорохорился перед ним, ослеплял его или пытался это сделать, хотя сам тоже был им ослеплен.

В конце концов это привело к тому, что через десять лет после первого письма из Нью-Хейвена этот молодой человек в сапогах из змеиной кожи очутился у нас на кухне. Он нервно стоял у холодильника и теребил магнитик в виде фрукта и свои волосы, пытался казаться расслабленным и уверенным в доме любимого писателя и впечатлить его жену, чтобы вечером, когда уйдет, та повернулась бы к мужу и сказала что-то вроде:

– Этот мальчик, что сегодня приходил…

– Боун? – зевнув, спросил бы сонный Джо.

– Да.

– Никакой он не мальчик.

– Ну да, наверно. Такой умный и интересный юноша.