супруг усердно ковал счастье, коим вы теперь наслаждаетесь, не так ли?.. так вот, он делал всё, чтобы встретиться с вами.

— Как это мило… — неуверенно согласилась дама.

— Ещё как мило! — воскликнул ведущий, вынимая из очень тёртой сумы какую-то брошюрку. — Вот!

— Это… что? — действительно заинтересовалась дама, не разглядев обложку.

Вице-президент известнейшего, мощного, сказочно богатого банка «Ё» посмотрел на свой «Ролекс»: до конца передачи сорок минут. Кожей он почуял, как перед экранами собираются кабельные зрители, которым уже интересно.

— Книга, — пояснил ведущий. — Источник знаний. Я, знаете ли, тоже имею увлечение. Коллекционирую то-сё, и вот, представьте, сколько чудес на свете! Именно эту книгу, «Джунгли музыки», я написал, когда нуждался в деньгах, а никто не давал их мне, как ни протягивал я шляпу. Может, не нравилась им шляпа моя, но книга — понравилась. Ваш муж заплатил за неё прекрасные деньги. Я продал ему текст. Она вышла в свет под его фамилией. На вырученные деньги я положил начало своей коллекции, но об этом позже. Он не просил меня уничтожить черновики — я их оставил. Вот они. Вот почерковедческая экспертиза, вот текстологическая, вот дактилоскопическая. Он вывел себя в люди, стал членом писательского союза и набрал моральную высоту. И там, на вершине, он встретил вас! Вы помните, как вдохновенно рассказывал он вам о муках творчества! Всё это было ради вас! Вот и договор с издательством, вот первые рецензии — про это не знаю подробностей, не я писал! — но они были прекрасны.

— Вы продали свой труд? — уточнила дама у Кутузова. — Вы согласились остаться в тени? Тогда я не вижу никакого криминала в этой сделке.

— Помилуйте! — возмутился Кутузов. — Какой криминал? Я восхищаюсь провиденциальными каскадами! Ваш муж, оказывается, любил вас ещё до встречи с вами. Вы не вышли бы за кого попало, не так ли? Вы из хорошей семьи, вы подаёте милостыню только в очень дорогие шляпы.

Решительно не понимая, как прекратить безобразие, Нифагов поискал глазами кого-нибудь главного тут, но увидел вдалеке лишь круглые глаза потрясённой уборщицы, сжимавшей швабру. На той же оси, но много ближе, стояла камера, на которую, предполагалось, ему следует смотреть и говорить, а уже не хотелось.

— Ну и что тут такого? — спросила дама, переводя взор на мужа. — Быть из хорошей семьи никому не вредно.

— Господин ведущий… как вас там… что-то путает, — наконец ответил Нифагов. — Мы никогда не встречались раньше, а эту книгу о молодом композиторе Маце я написал сам, вместе с моим другом, ныне убывшим на постоянное жительство в западную страну, почему и не может быть свидетелем, но я напишу ему, и он подтвердит, что я честный человек и всегда им был.

По ходу фразы жена всё пристальнее вглядывалась в лицо потерпевшего и, казалось, что-то припоминала.

Кутузов дал ей передышку и, вдруг поменяв интонацию, заявил:

— Ваш истинный, господин Нифагов, зарубежный друг нам дал интервью по телефону. Сейчас мы включим запись, но сначала я напомню, что «социалистический реализм — это художественный метод, который заключается в умении оценить настоящее с позиций научно предвидимого будущего, заметить в окружающей действительности становление этого будущего и изобразить его в художественной форме». Если так, а это, разумеется, только так и, конечно, только в отношении социалистического реализма, то ваша семья заслуживает ордена! За всё! И особенно за прозорливость.

Семья вздрогнула. Муж попытался взять жену за руку. Не получилось.

— Это было бы правильно, потому что верно! — провозгласил Кутузов. — Сострадание, выраженное в ваших шляпах, сударыня, выросло из непроявленных интенций вашего супруга, в своё время взлелеянных великим художественным методом, в рамках оценки настоящего с позиций научно предвидимого будущего. Ну скажите, что это не так? Не скажете! Это так.

Главный редактор уже рыдал, и жена его тоже, и всё вокруг повизгивало, всхлипывало, а осветитель стонал от восторга. Продюсер по гостям прямого эфира, не спускавшая глаз с мониторов, предвкушала Мендельсона.

Вице-президент пожелал курить, выйти вон, провалиться куда-нибудь ближе к центру Земли, но его супруга, что-то всё-таки вспомнившая, вдруг встала, распахнула шляпную коробку, ранее мирно припаркованную у её дивных ног, выхватила перьевое изделие и с утробным рыком нахлобучила на мужнину голову.

— Дорогие телезрители! — повернулся на камеру Кутузов. — Как исключительно верно заметил в своё время старик Дарвин: «Человек при помощи совести и путём долгой привычки приобретает со временем такую власть над собою, что без всякой душевной борьбы способен жертвовать своими желаниями и страстями в угоду общественной симпатии и инстинкту, включая сюда чувства, относящиеся до мнения других. Человек, несмотря на голод и желание отомстить, и не подумает о том, чтобы украсть что-либо или удовлетворить своей мести». И после таких величественных слов, обращённых к венцу природы, к человеку, в наших школах смеют сомневаться в истинности эволюционного учения! Никогда не сомневайтесь, а мы, в свою очередь, представим вам новые доказательства научной глубины его трудов, положивших основу стремления к счастью и движения к успеху! До свидания, до новых встреч!

Оператор, не в силах противиться искушению, после «новых встреч» ещё разок мазнул по диванчику, где разыгрывалась чрезвычайной силы семейная сцена: шляпный дизайнер что было мощи лупила мужа кулаками по темени, щедро посыпая пол студии прекрасными перьями некой золотистой птички, которую было жалко.

Инженеры, словно провидевшие досрочный финал премьеры, тут же запустили в эфир подборку лучезарных клипов ретро, и первым номером — «Зайка моя!..» — запел до боли родной голос.

…Когда гости, громко выражая крайне противоречивые чувства, уехали, главный редактор подошёл к ведущему и расцеловал его, а персонал студии выставил уйму продуктов питания и выпивания. Анжелика, слабо улыбаясь, пыталась что-то спросить, но вопрос не получался.

— Деточка, ты видела когда-нибудь такое кино? — помог ей Кутузов.

Девушка помотала головой, опять переставая верить в четвёртый номер. Такого не бывает, хотела сказать она — и не смогла: было же. А если бы деточке чудом привелось очутиться в салоне «бентли», уносившего некогда дружную семью прочь от кабельной студии, она увидела бы, как вице-президент могучего банка «Ё», отрясая с плеч перьевые остатки, рыщет в поисках своих любимых сигар, хлопает по карманам и, нащупав коробкоподобный предмет, изумлённо извлекает на свет откуда-то взявшуюся Библию с закладкой, машинально раскрывает книгу и читает отчёркнутое зелёным: «Об Иосифе сказал: да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба, росой и дарами бездны, лежащей внизу, Вожделенными плодами от солнца и вожделенными произведениями луны, Превосходнейшими произведениями гор древних и вожделенными дарами холмов вечных, И вожделенными дарами земли и того, что наполняет ее. Благословение Явившегося в терновом кусте да приидет на главу Иосифа и на темя наилучшего из братьев своих»29.

Не поняв ни слова, кроме «на темя наилучшего», господин Нифагов затравленно смотрит на свою госпожу, опустившую тонированное стекло и сосредоточенно выбрасывающую в окно сигары мужа, по одной на каждые сто метров убегающего полотна столичной магистрали.

Глава 38

И велика лесина, да обухом бить её. Пора, что железо: куй, поколе кипит! Пей, кума, да не пропей ума! Говори, да не заговаривайся! Погоди, пусть прояснится; вишь заволокло!

Я пугала мальчишку, но Васька принял всерьёз. А что я, собственно, сказала ему? Что жива и пугает укоренённостью иллюзия, что культурный рост индивидуума укрепляет его морально; что пропитанная красотой личность не способна, а непропитанная способна причинить боль и вред. Изогнутое из Достоевского, который не думал так, как его поняли. Его не поняли. Простая культурная пропитка просто укрепляет гордыню, и ничего больше не происходит.

Так же крепка иллюзия об уме, школах, иных видах накопления осведомлённости. Просветители спят по могилам, а их манифестации живут и побеждают, соблазняя малых сих то тем, то этим.

Не буду лукавить, и меня в юности посещали помянутые иллюзии. Они ходкие, лестные, любкие. Завораживают. Прирост осведомлённости удивительно легко предъявить, а за ним, вроде бы по умолчанию, можно не предъявлять никакой морали — она подразумевается.

Если вам кажется,