Но больше всего ее мучила необходимость скрывать страдания от Антуана, и не только потому, что не хотела расстраивать его, а, скорее, из чувства врожденной гордости. Антуан и Эллен поженились сразу же после отъезда Бенджамина, и об этом она не могла вспоминать без радостной улыбки. Роджерсы организовали грандиозную свадьбу для своей единственной дочери, и бесконечно счастливая Эллен была необыкновенно хороша в подвенечном платье.

Симона предложила продать свою долю городского дома им, но Эллен решила, что они с Антуаном должны сами построить свое счастье, и заставила мужа купить квартиру поблизости от дома Симоны. Впрочем, свои права на яхту она им продала, против этого Эллен не стала возражать.

Откинувшись в шезлонге, на который падала тень старого вяза, Симона закрыла глаза и под шум, доносящийся с улицы из-за высокой ограды, вспоминала события последних двенадцати месяцев…

Бенджамин присылал ей письма, которые иногда добирались до нее неделями, со штампами самых экзотических мест, и многие географические названия теперь звучали для ее ушей как волшебная сказка.

Письма, на которые она не отвечала, но хранила как зеницу ока.

Письма, из которых она узнавала лишь то, что он по-прежнему занимается любимым делом и не собирается от него отказываться.

Письма с описаниями сценок и происшествий, заставлявших ее смеяться.

Письма, которые источали запахи и звуки далеких пустынь, горных склонов и прозрачных чистейших ледников.

Чтобы как-то заполнить невольно образовавшуюся пустоту в сердце, Симона решила давать в свободное время уроки фортепиано и до такой степени заделалась трудоголиком, что даже сейчас, сидя в саду, чувствовала угрызения совести по поводу своей вынужденной праздности. Занятость помогла ей понемногу отрешиться от воспоминаний, хотя в минуты усталости и одиночества они как змея жалили ее с новой силой.

Слабый возглас вывел Симону из состояния прострации, и она торопливо склонилась к детской коляске, стоявшей рядом с шезлонгом.

— Да ты, никак, проснулся, сердечко мое? — замурлыкала она и взяла на руки поразительно похожего на нее трехмесячного мальчика. — А я уже решила, что ты собрался проспать обед! Что ты говоришь? Хочешь есть? Ну естественно! Сейчас твоя мама…

Услышав звук открывающейся калитки, Симона обернулась… да так и застыла с открытым ртом.

У входа в сад стоял Бенджамин Рок — в залатанных джинсах, пыльных ботинках, с небрежно постриженными пепельно-русыми волосами и легкой щетиной на щеках… Стоял с таким видом, будто никуда отсюда и не уходил.

Симоне почудилось, что она спит. Она мотнула головой, отгоняя от себя наваждение, и, видимо, слишком сильно сжала ребенка, потому что тот захныкал в знак протеста.

Бенджамин побледнел, его темные глаза стали жесткими и непроницаемыми. Он подошел к шезлонгу, наклонился и пристально поглядел на малыша, потом перевел взгляд на Симону и снова уставился на ребенка.

— Это надо же быть такой дурой! — сказал он с досадой и презрением в голосе. — Я знал, что ты упряма, но то, что твоя гордыня может подняться до таких высот самоуничижения, даже представить не мог. И как же долго ты собиралась держать эту новость в тайне от меня? По гроб жизни?

Симона словно онемела.

— Но я… — Она с трудом подыскивала слова, настолько неожиданным для нее был не только приезд Бенджамина, но, прежде всего, непозволительный тон его разговора с ней. — Что ты здесь делаешь?

— А то ты не знаешь?

— Представления не имею, — искренне сказала она.

Бенджамин ответил неприятным смешком.

— Представления не имеешь? — спросил он весьма ехидно. — Ладно, я введу тебя в курс дела, но для начала хотел бы знать, чего стоят твои рассуждения о бедных девчушках, растущих без отца, и прочее душещипательное морализаторство, которым ты потчевала меня год назад?

Симона побледнела.

— Я не отказываюсь ни от одного своего слова, — растерялась она. — У тебя еще есть вопросы?

— Да, всего один. Ты настолько уверена в своей безоговорочной правоте, что считаешь себя исключением из своих же правил и уверена, что, в отличие от других, способна в одиночку вырастить ребенка?

— Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне! — повысила голос Симона. — Если ты пришел сюда оскорблять меня, можешь поворачиваться и уходить туда же, откуда пришел!

— Я не могу уйти туда, откуда пришел, — с горечью сказал Бенджамин, — потому, что не могу жить без тебя и готов совершенно заново переустроить свою жизнь!

— Неужели? — Симона ошеломленно посмотрела на него, но тут же снова обрела дар речи и насмешливо спросила: — А как же ты собираешься жить с такой упрямицей? Как собираешься управляться с моей горделивостью? Сожалею, Бенджамин! Сожалею и надеюсь, ты не успел пойти на слишком большие жертвы ради меня. Впрочем, у тебя, возможно, есть на примете и другие варианты — тогда ради Бога!

Бенджамин не успел ответить, потому что решил напомнить о своем присутствии малыш. Его розовые губки задрожали, и через секунду он ревел, как маленькая противопожарная сирена. Бенджамин озадаченно заморгал, затем спросил совсем иным тоном:

— Как ты его назвала?

— Ришар, мы назвали его в честь отца, — сообщила Симона, качая мальчика на руках и осыпая его поцелуями.

— Мы? Выходит, что и Антуан — соучастник этого заговора молчания? Ты и тут меня обошла. Ведь я просил его как друга и просто порядочного человека сразу же сообщить мне о том, что ты нуждаешься во мне!..

— Только не надо ничего сваливать на Антуана, — с досадой сказала Симона. — Он тут совершенно ни при чем. Я не нуждалась в тебе год назад, не нуждаюсь и сейчас.

В это время калитка вновь открылась, и Бенджамин увидел высокую худую фигуру незнакомого человека. Он подошел к ним, озабоченно кивнул, улыбнулся Симоне и малышу…

— А, привет, Джефри! Что-то ты сегодня рано. Я скоро освобожусь… — кивнула ему Симона.

Джефри? Это тот самый Джефри!.. Тот бесчувственный эгоист, причинивший Симоне столько страданий! Так вот оно что! Но как Симона могла? Теперь понятно, почему она не нуждалась в нем и все держала в тайне… Злость и отчаяние навалились на Бенджамина Рока в одно мгновение, и он, в последний раз окинув взглядом Симону с ребенком, их уютный сад, повернулся и быстро пошел к садовой калитке…

Выходя на улицу, он столкнулся с летевшей навстречу Эллен, но даже не остановился на ее приветственный возглас и не посмотрел на нее.

— Какой же я идиот! — Чертыхаясь и все еще до конца ничего не понимая, Бенджамин старался уйти как можно быстрее и дальше от ставшего чужим, ненавистного и причиняющего боль дома Шарне.

— А вот и я! Как всегда опаздываю!..

В ворота вбежала запыхавшаяся Эллен и пошла к ним, потирая ушибленный лоб. Увидев странную растерянность на лице Симоны, она спросила: