– Что такое «шаттенпаркер»?

– Это немецкое слово, – улыбнулась Кэссиди. – Грубое. Означает человека, всегда паркующегося в теньке, чтобы салон машины не нагревался. В немецком полно крутых оскорблений.

– Например?

– Эм… – Она на секунду задумалась. – «Фондоухер». Тот, кто терпеть не может холодный душ. А особенно мне нравится «бакпфайфенгезихт». Переводится как: «лицо, напрашивающееся на кулак». Очень по-шекспировски.

– Где ты всему этому научилась? – покачал я головой.

– А тебе что, никогда не бывает скучно? – ответила она вопросом на вопрос.

– Бывает. Но я при этом не набиваю в «Гугле» немецкие оскорбления.

– Почему? Интересно же!

Я пожал плечами и выехал на шоссе.

– Наверное, мне просто не приходило это в голову.

– А знаешь, что мне сейчас пришло в голову? – игриво спросила Кэссиди.

– Что?

– Что я не видела твоей спальни.

К счастью, родители уехали покупать новые люстры, или светильники, или лампы – в общем, что-то в этом роде, я не особо слушал утром мамины объяснения. Главное, их не было дома и они еще не скоро вернутся.

– Мне стоит бояться? – осторожно поинтересовалась Кэссиди по пути в мою комнату. – Бардака и сырного запаха, как часто бывает в спальнях парней?

– Сто́ит. Еще все стены у меня завешаны плакатами с девушками в бикини. А прикроватная тумбочка забита лубрикантами.

– Я бы разочаровалась, если бы это было не так, – рассмеялась Кэссиди.

Мне нечем было похвастаться в своей комнате, кроме как огромной кроватью. И чистотой. По вторникам приходила уборщица, но если у меня было грязно, мама сама поднималась и наводила порядок – то есть шарилась по моим вещам. Я старательно этого избегал.

Плакаты на стенах мне вешать не разрешали, поэтому я украсил спальню двумя распечатанными фотографиями в рамах: Макинроя и Флеминга на Уимблдоне[38], да несколькими картинками с яхтами и морскими видами, хотя сами мы в плавание никогда не ходили. В большом книжном шкафу у меня стояли фотографии со школьных танцев и лежала парочка игровых приставок. На месте теннисных призов, которые я убрал в стенной шкаф, зияла пустота.

Я открыл дверь, и Купер первым метнулся в комнату, прыгнул на постель и положил морду на мой игровой контроллер.

– Свали, Купер! – засмеялся я.

– Оу, бедняжка. – Кэссиди села на кровать и почесала его за ухом.

– Ты мне этим не помогаешь.

– Зачем тебе изображение парусника? – спросила она.

Я пожал плечами и сел рядом с ней.

– Дай угадаю. Кто-то выбрал его и повесил в комнате, которая должна бы являться твоим отражением, хотя ты совершенно не интересуешься лодками?

– Если я скажу «да», то получу поцелуй?

– Не на глазах у собаки! – Кэссиди притворилась шокированной.

– Купер, иди отсюда! – толкнул я его.

Пес сел, подумал маленько и улегся обратно.

В конце концов Кэссиди уговорила его слезть с постели и выпроводила за дверь.

– Ну вот, – сказала она. – Пудель успешно изгнан во имя сексуальных утех.

– Достижение разблокировано. – Эту фразу я подцепил за нашим обеденным столом.

Кэссиди улыбнулась. Разувшись, она босиком прошла по моей комнате, разглядывая ее.

– Где твои книги? – удивилась она.

– Под кроватью, – смущенно признался я.

Кэссиди встала на четвереньки и заглянула под кровать.

– Так вот где потерянная библиотека Александрии.

– Я шутки не понял, но ладно.

– Ты должен поставить книги на полки. Если, конечно, не боишься, что к тебе на огонек заскочит футбольная команда и обнаружит, что ты великий заучка.

– Я лишь малую часть из них прочитал, – поспешил я ее заверить. – Это книги моей мамы со времен ее учебы в университете.

– Ты их никогда и не прочитаешь, если они будут лежать у тебя под кроватью.

– Завтра я надену свой новый кожаный пиджак и отправлюсь читать одну из них в кофейню, – с улыбкой пообещал я.

– Смотри не лопни от гордости, – поддразнила меня Кэссиди, прыгнув на постель. От кондиционера ее руки покрылись мурашками, из-под майки выбилась кружевная лямка бюстгальтера.

– М-м-м, иди сюда, – опрокинул я ее на себя.

Я забыл включить для настроения музыку, но это не имело значения. В кои-то веки нам выпала возможность насладиться друг другом на большой постели, за замком на двери и пустым гулким домом за этим замком.

Покрывая поцелуями шею Кэссиди, я убрал лямки майки с ее плеч, после чего покрыл поцелуями и их. А потом потянул майку вниз, надеясь, что Кэссиди поймет намек: я хочу, чтобы она ее сняла.

– А ты хитер. – Она села и, извиваясь, выскользнула из майки. Лучи послеполуденного солнца просачивались сквозь жалюзи, расцвечивая ее кожу золотыми полосами.

– Он пурпурный, – глупо ляпнул я, завороженный кружевным лифчиком и нежными изгибами талии Кэссиди.

И тут Купер, жалобно заскулив, начал скрестить в дверь. Кэссиди оглянулась, и пес снова заскулил, в этот раз громче.

– Тише, Купер! – крикнула она, но этим, видимо, подстегнула его еще больше.

– Не обращай внимания, – сказал я ей.

И мы пытались. Какое-то время. Но довольно сложно делать вид, что твоя собака не выплакивает глаза по другую сторону двери.

– Чем дальше, тем хуже, – заметила Кэссиди, сдерживая смех. – Ты можешь что-то с этим сделать?

– Он никогда себя так не вел, – проворчал я, вставая.

Я высунул голову за дверь. Купер уставился на меня трепещущими карими глазами и жалобно взвыл.

– Нет! – ответил я. – Тш-ш, Купер! Уходи!

«Ни за что, старина», – говорили его глаза. Он лег, устроил голову на лапах и тихонько заскулил.

– Уже лучше, – вздохнул я и закрыл дверь.

Кэссиди сидела на постели в лифчике и джинсах, со струившимися по плечам волосами.

– Так где твоя тумбочка, забитая лубрикантами? – пошутила она.

– Нам они не понадобятся, – пообещал я, и моя футболка присоединилась к ее майке на полу.

Мы снова приникли к губам друг друга. Кэссиди оседлала меня, ее волосы скользили по моей щеке, и во время поцелуя она слегка прикусывала мою нижнюю губу. В душе я чуть ли не умирал оттого, насколько это было сексуально. Я потянулся к ее бюстгальтеру, вступил в битву с застежкой и проиграл ее, умудрившись каким-то образом зацепиться ею за липучку на моем ручном бандаже.