я должен прекращать, Агния? Среди нас убийца, и тигр – главный подозреваемый! Когда я выведу его на чистую воду, мы с позором прогоним его обратно в пещеры, туда, где ему и место! Я, как только его увидел, сразу понял, из какого теста…

Агния присела перед Умброй и, сцепив в замок руки у него за шеей, обняла.

– Иди поиграй пока с привидениями – я разрешаю, – голос Агнии чах. – Об одном только попрошу тебя: будь осторожен.

Умбриэль, завладев такой желанной и долгожданной свободой, вприпрыжку помчался к ведущим призрачные беседы привидениям, послав Агнии через плечо лучезарно-плутовскую улыбку.

– Это я убила своего отца, – надтреснутым голосом призналась Агния, смотря Репреву прямо в глаза. Репрев осел, голова его поникла – шея словно обломилась стебельком на ветру, голова перевалилась на грудь, а лапы разъехались в стороны. Астра изучал представшую перед ними в новом свете Агнию жалеющим и одновременно заступническим взглядом, пытаясь незаметно от других выскоблить из него осуждение и неверный страх. Алатар разглядывал кипящий в лучах вечернего солнца серебряный узор бенгардийской вязи на дворце, прикусив нижнюю губу. – Что, не ожидал, Репрев? Теперь бросишь меня в пещеры? – продолжала она дрожащим голосом, срывающимся на уродливые зародыши истеричного смеха. – Или пожелаешь сначала во всём разобраться, а не рубить с плеча, как ты это любишь?

– Нет, я не верю, – только и сказал он обрывающимся голосом. – Будь это правдой, ты бы обязательно рассказала мне!

– Но, как видишь, не рассказала. Значит, сегодня мы смотрим моё воспоминание. Увидите его – и всё поймёте, и всё для себя решите. А у меня… возможно, у меня, наконец-то, упадёт с души камень. Я не приму отказа. И это не обсуждается, Репрев.

Весь оставшийся день до наступления ночи, когда должно было состояться призрачное представление, все обходились с Агнией иначе, осторожнее. Не складывалась тёплая и непринуждённая беседа; искатели перекидывались между собой лишь короткими фразами, и то чаще ограничивались только односложными словами.

Агния ходила как в воду опущенная, скованная отягчающей её виной, молчаливая, в её угрюмо-одеревенелых движениях пропала лёгкость и грация, она вся перестроилась в какую-то замкнутую фигуру.

Она была даже не против, чтобы Умбра помог Астре с Алатаром развести костёр. Дракончик разминал свой голосок какими-то совершенно нелепыми партиями, своим мальчишеским тенорком тщетно и уморительно пытаясь подражать утвердительному, окрепшему с годами басу Алатара. Из пасти Умбры валил бледный жидкий дымок в окружении пляшущих, тлеющих искорок.

– Смотри, голос не сорви, – предупредила Агния Умбриэля, и впервые за весь вечер на её лице промелькнула осквернённая унынием улыбка. Умбриэль, осчастливленный своей вседозволенностью, искренне улыбался во весь рот, но чувствовал, что с мамой что-то не так, что отчего-то она вдруг, ни с того ни с сего, стала грустной и другой. Дома мама часто ходила грустной, и слишком часто он донимал её своими расспросами: «Мамочка, Агнушка, что с тобой стряслось?» Она начинала, сама того не замечая, злиться, почему-то называла Умбриэля банным листом, хотя он точно знал, что не был никаким листом, тем более банным, а был самым настоящим фамильяром, а ещё – драконом. Умбриэль переставал надоедать, и мамочка очень скоро вновь становилась доброй и ласковой.

Стоя на четвереньках и пригнувшись грудью к земле, Умбра дышал прерывистым, склоченным и хлюпким огнём на сложенный шалашиком хворост с белеющим пушком одуванчиков. Так, под надзором Алатара, Умбра развёл свой первый в жизни костёр. Дракончик наматывал вокруг него круги, самозабвенно улюлюкая.

Искатели, сидя у костра, слушали хор цикад со скрипкой сверчков. Небо сливой доспевало у них над головами, а облака облепили его тёмными пятнами. Алатар с тоской в светящихся в ночи изумрудно-янтарных глазах всматривался в королевский дворец, пришвартованный в сумеречной гавани, как одинокий корабль, с широчайшим парусом из полуночной тени.

Пропала с лица Агнии та самодовольно-хитрая улыбка, вечный спутник всех лисиц-кинокефалок; и её печаль передалась Астре.

– А ты чего печалишься, Астра? Случилось чего? – подшучивала над ним Агния.

– Я о тебе, Агния… о тебе одной беспокоюсь… – пролепетал он.

– А незачем обо мне беспокоиться. Сама за себя могу. Ты за себя давай беспокойся. Не страшно тебе рядом с убийцей сидеть? – она обнажила свои тонкие, слегка загнутые клыки.

– А чего мне, скажи, бояться тебя, Агния? Что бы ты ни сделала, я всегда буду видеть в тебе кинокефала.

– Кинокефала… – проглотила она это громко прозвучавшее слово в надрывной усмешке. – Что ж ты мне, всё-всё простишь? Тебя вот погублю, и даже обиды на меня держать не будешь? – изнеможённые слёзы жались у её глаз, голос хрипуче клокотал, а в горле катался ком.

– Не буду! – без раздумий выдал Астра.

– Свалился же ты мне такой на голову, – выругалась она, и Астра увидел, что на секунду ей стало легче, а значит, и ему тоже.

И когда Агния ушла прогуляться с Умброй и Репревом, Астра спросил у Алатара:

– А вот эти узоры на дворце – твой родной язык, бенгардийская вязь? Научишь меня какого-нибудь слову?

– Научу, отчего не научить, – заставил себя улыбнуться Алатар. – Бенгардийская вязь – один из древнейших, интереснейших, сложнейших в понимании и необычнейших языков во всём белом свете. Сначала мы пишем четыре вертикальные линии, не располагая их слишком плотно друг к другу – позже поймёшь почему, – всё, о чём говорил Алатар, он кончиком хвоста повторял на песке. – Называются они роррумы, что в переводе с бенгардийского означает «основание». Чтобы написать слово, каким бы коротким или длинным оно ни было, тебе не обойтись без всех четырёх линий. На конце последнего в ряду роррума, начиная с нижней правой стороны, добавляешь «веточку, растущую вверх под острым углом» – ау-ру. И уже на ней, с той её стороны, которая ближе к тебе, расцветают веточки поменьше, а уже на этих веточках «листочками» будут распускаться буквы, складывающиеся с каждым новым «ау-ру» в слова. Буквы в бенгардийском алфавите тоже весьма необычные: они как причудливые морозные узоры или как вьющийся плющ. Непосвящённым наш алфавит может показаться всего-навсего растёкшимися чернилами на бумаге. Но бенгардийское слово никогда не бывает «всего-навсего», оно, как малахитовая трава, всегда имеет вес и цену, наше слово поэтично и лирично. У меня даже из простого описания лекарственного растения могла выйти настоящая поэма! – рассмеялся Алатар.

– Ой, а я знаю, как на бенгардийском будет «привет» – мрао! – похвастался своими знаниями Астра, встал и попытался отвесить изящный поклон, как делают тигры, приветствуя друг друга. Но получилось у него лишь жалкое и смехотворное подобие, и Алатар понимающе улыбнулся.

– До чего непривычно слышать родной язык, –