– Милая моя девочка! – впервые он назвал ее так, и у Роуз перехватило дыхание от щемящей нежности. – Я не желаю, чтобы ты принимала на себя то, что не принадлежит тебе. Своих воспоминаний тебе хватит, мои – лишние. Но – да, пустыня изменила мою жизнь, и теперь до конца дней своих я не перестану думать: что было бы, если… – Он умолк и безнадежно махнул рукой.

– Ты там потерял кого-то? – настойчиво спросила Роуз, понимая, что заходит за грань, и не имея сил остановиться. – Это была женщина?

Джеймс наклонился, легко поцеловал ее в щеку, а потом предложил руку.

– Идем. Каррингтоны небось гадают, куда мы подевались.

– Извини, – шепнула Роуз.

Он покачал головой.

– Тебе не за что просить прощения. Скорее, это нужно делать мне.

Оставшиеся несколько часов до Лейрии Роуз продремала, положив голову на плечо Джеймсу, – правила приличия от усталости уже никто не вспоминал, да и Диана не упустила возможности уютно устроиться рядом с братом и спала как младенец. Впрочем, говорят, младенцы далеко не все время спят, часто просыпаются и гневно требуют еды. Роуз не знала, каково это – иметь детей; с мужем у них не получилось зачать наследника. Узнает ли она? Или вдовий статус так и будет с нею до конца дней, ограждая от потрясений, не пуская слишком назойливых мужчин к сердцу?..

Роуз делала вид, что спит, и временами действительно проваливалась в полусон, зыбкий, как песок. Но в основном она думала – думала о том, что сказал ей Джеймс, и еще больше о том, о чем кузен умолчал. Его не зря задел разговор в карете, и он фактически сознался, что потерял некоего близкого человека. Роуз была уверена: это женщина, которую Джеймс любил.

Ее кузен – странный человек, но он не бесчувственный. Под маской отрешенного исследователя мира скрывается довольно ранимая душа, и этот Александр, с которым познакомилась Роуз, все еще похож на юношу, опечаленного и обиженного нелепой гибелью родителей. Бабушка говорила, что, когда из Индии пришла весть о смерти Джозефа и Пенелопы Уэйнрайт, она лично поехала в Итон, чтоб рассказать о случившемся внуку. Юный наследник воспринял это как предательство. Еще бы! Ведь родители уделяли ему так мало времени, хотя по-своему любили, конечно. Но гораздо, гораздо больше сына они любили ветер странствий – и тот унес их, закружил, забрав навечно.

Александр уехал из Англии, как только смог, – скорее всего, не хотел оставаться в огромном Холидэй-Корте, где предки смотрят со стен, а каждый слуга кланяется, едва завидев хозяина. Он предпочел тот же ветер, что унес его родителей, и, наверное, не сумел вытравить из себя чувство вины. Он стал называть себя Джеймсом Рамзи, надеясь, что новое имя закроет все пути к прошлому, – но, похоже, ни новая жизнь, ни имя не сделали его… счастливым?

В этом и есть причина, думала Роуз, крепко зажмурившись и чувствуя, как размеренно дышит Джеймс, который не спал. Вот почему ей кажется, будто с ним что-то не так. При всей его устремленности к цели, при всей уверенности, кузен Александр по-прежнему носит в душе чувство вины. Иногда оно прорывается возгласами и взглядами, иногда – неосторожными словами, как сегодня. За что еще кузен казнит себя? За то, что стал таким, как родители, и не смог уберечь женщину?

Джеймс ничего толком не сказал, но по его реакции Роуз видела: потеря была, и это не выдумка. Кого-то он оставил там, откуда невозможно вернуться, и до сих пор казнит себя за случившееся. «Пустыня изменила мою жизнь, и теперь до конца дней своих я не перестану думать: что было бы, если…» – если что? Если б он успел на помощь? Спас от болезни? Пристрелил рогатую гадюку? Или все это домыслы, пустыня ни при чем и потеря Джеймса – не ее вина?..

Роуз пошевелилась и вздохнула, будто бы во сне, и кузен осторожно обнял ее за плечи, устраивая поудобнее. Карету покачивало, лошади бежали ровно. Жаркий ветер теребил полотняные занавески, клубком сворачиваясь в игре теней и света.

«Я люблю то изумительное чувство, которое возникает, когда понимаешь: ты все делаешь правильно. Правильно для себя. Существует множество правил, которым мы обязаны подчиняться, однако где-то глубоко внутри нас спрятаны точные весы. Мы можем положить на них событие и понять, нравится оно нам или нет. Взвесить, оценить, почувствовать. Когда все верно, когда идешь правильной дорогой, то где-то в груди возникает и ширится тихий восторг. Больше ничего не нужно делать – только внимать тому, о чем говорит с тобою мир».

Заночевали в Лейрии – старом городке, где в пятнадцатом веке расположил свою резиденцию Папа, а ныне о минувших временах напоминал лишь замок на холме, глядящий на город рядами темных проемов в открытых галереях. Мало кто выражал желание путешествовать по небогатой Португалии, а потому гостиница была полупустая – дряхлая, скрипучая, вздыхающая. В комнатах Роуз сквозняк гулял по полу, пробираясь в щель под громадной дверью; по каменной плитке струились еле видные узоры. Из окна открывался вид на улицу – невысокие домики, аккуратная черепичная волна, окрашенная в ярко-алый цвет заходящим солнцем. Оно, раздутое, садилось за холмы, но Роуз помнила, что за ними лежит океан.

Вдоль всего здания гостиницы тянулась галерея – красивая, увитая виноградом, с резными каменными столбиками. Пока миссис Браун возилась с вещами, Роуз поднялась туда и долго стояла, прислонившись щекой к прохладному столбу и глядя, как садится солнце. И ничуть не удивилась, когда кто-то прикоснулся к ее плечу, – она знала, что это Джеймс.

Кузен встал рядом и посмотрел на крыши и небо. Никто не выходил больше на галерею, в гостиничной столовой как раз сервировали ужин, а улица была пустынна. Никто не помешает разговору.

– Джеймс, – тихо спросила Роуз, – что с нами будет дальше?

– Ты думала о том поцелуе в Каире? – ответил он вполголоса.

– Да. И о том, что ты мне сказал.

– Я не знаю. Но, Роуз, что бы ни было после, у нас есть сейчас.

Джеймс повернулся к ней стремительно, обхватил, широкая ладонь легла на затылок, отчего по спине побежали щекочущие мурашки, и поцеловал, не заботясь, увидит кто-то или нет.

Неизвестно, сколько времени они стояли так, неистово целуясь. Игриво загнутые усики винограда щекотали ухо Роуз, и Джеймс прижимал ее так, словно боялся, что ее отберут. Кто отберет, зачем?! Она принадлежит ему, это же ясно. У них одна дорога, один ветер, одно дыхание. Что такое правила приличия и семейные узы, что такое прошлое, которое уже никогда не вернется. Carpe Diem. Живи одним днем. Господи, Господи, Господи…

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал Джеймс в ее полураскрытые губы. – Я помню, что я проклятый преступник, но я не могу остановиться, Роуз.

– Не останавливайся…

– Нет. – Он отодвинулся, хотя продолжал держать ее за плечи. – Нет.

– Ты так боишься, что нас осудят?

– Роуз, я не могу объяснить всего сейчас, но, поверь, потом ты сильно пожалеешь…