– Вам нравилось, как он заправляет рубашку в брюки? – Я была заинтригована. И неприятно поражена.

– Нет, я просто знала, как он заправляет рубашку. Это другое. И мне было лестно. Он только что окончил аспирантуру, его имя гремело по всему университету после статьи, которую он опубликовал в журнале «Нейчур», и он сказал мне, ой, ну, наверное, спустя месяц, что он не рассказал мне про себя всего. Он сказал, что хотел мне все рассказать, и, знаешь, мне же было девятнадцать. Я же была… о нет, подумала я тогда, неужели он преступник, или извращенец, или кто-то в таком роде. Я была еще совсем ребенком!

– Он не был извращенцем, – заметила я.

– Нет, ничего такого. Он просто захотел рассказать мне о своей религии, он был потомственным приверженцем «Христианской науки», и я расхохоталась ему в лицо, когда он это сказал, потому что у меня гора с плеч упала. Я ведь и правда боялась услышать от него что-то ужасное.

И тут я увидела Лео: он шел к нам. Он прикрывал ладонью глаза от солнца и искал машину. На плече он нес два рюкзака – мой и Пола, а свободной рукой катил за собой чемодан на колесиках. Он шел быстро, почти бегом, штанины его шортов цвета хаки при ходьбе зажались в промежности, и из-под них торчали его бледные ляжки.

– И что потом произошло? – спросила я у Патры с нетерпением.

А сама имела в виду другое: и что вы мне пытаетесь объяснить? Мне показалось, что я что-то пропустила, что, пока глядела в окно на Лео, она уже изложила главную часть своего повествования.

– Ой, сама не знаю. – Она, должно быть, тоже заметила приближающегося Лео, потому что ее голос сразу изменился – он зажурчал тише, и в нем послышались нотки обтекаемой, даже лукавой, слащавости и безразличия. – Меня смешила его серьезность. А потом я вышла за него замуж. Мне нравилось, что он такой вот серьезный, и мне казалось, что я не такая, как все.

Лео наконец нашел взглядом машину. Он зашел сзади и погрузил вещи в багажник. Он, ясное дело, не видел, что мы сидим внутри и глядим прямо на него, потому что, когда снова обошел машину и увидел свое отражение в стекле, он с досадой вздохнул и пригладил каштановый вихор на макушке. А потом двумя пальцами разгладил зажатый в промежности верх коротких штанин. Но это еще не все.

– Смотри! – шепнула Патра.

Перед тем как раскрыть дверцу машины, Лео засунул ладонь за пояс шортов и заткнул поглубже голубую хлопковую рубашку. Это был машинальный жест, и он немного сконфузился, словно не был уверен, что пассажиры обрадуются, снова увидев его, или не знал, что он обнаружит в салоне, открыв дверцу.

Патра сказала мне:

– В девятнадцать лет тебе покажется, что ты стара как мир и что ты давно уже повзрослела. Вот увидишь!

– У вас все хорошо? – спросил Лео, тяжело опустившись на водительское сиденье.

Патра подалась к нему и поцеловала в мочку уха.

Он обернулся и внимательно осмотрел лицо спящего Пола, потом перевел взгляд на Патру.

– У нас все хорошо, – ответила я за нее.

На обратном пути мы поменялись ролями. Всю дорогу Лео вежливо расспрашивал меня про рыбалку на озере и залежи железной руды, а на заднем сиденье Патра вместо меня вполголоса играла с Полом в загадки. Мы опять попали в пробку на ремонтируемом участке шоссе под Дулутом, но на этот раз простояли еще дольше. И все это время, что мы стояли, в клубах оранжевой строительной пыли и автомобильных выхлопов, Лео без умолку вел со мной беседу, не поворачивая лица, кивая и, похоже, не слушая мои ответы. Я перестала утруждать себя длинными ответами, а он наконец перестал задавать мне вопросы. Между нами разверзлась пропасть молчания. Так прошел час, два часа. Никто не предложил заехать в «Денниз». Когда наш разговор оборвался, я начала искать глазами опознавательные знаки, которые запомнила накануне – фиолетовую водонапорную башню, прорытый в горе новый тоннель, – но при движении в противоположном направлении пейзаж выглядел совсем иначе, и я не могла заранее приготовиться к появлению того или иного ориентира. Я узнавала их только уже задним числом, когда они оставались позади, и мне приходилось оборачиваться и разглядывать, скажем, водонапорную башню, стремительно уменьшающуюся в размерах.

– Ну вот, мы почти дома! – воскликнул Лео радостно, когда мы вылетели из тоннеля. Похоже, он заготовил эту фразу задолго до того, как она была географически оправдана. К тому времени как мы помчались по знакомым трассам, исхоженным мной за многие годы, Лео уже больше часа повторял свое «Мы почти дома!». Потом в рваных лучах солнца, проглядывавшего сквозь густой лес, замаячил Лус-Ривер, и Лео так расслабился, что даже замурлыкал «Доброго короля Вацлава». Патра тут же подхватила мелодию своим послушным сопрано. А мое непослушное сердце упало.

– Мы дома! – объявил Лео, когда Патра перестала петь на середине второго куплета. Я сунула руки под зад и представила себе, что нам навстречу выбежал неосторожный олень или что посреди дороги возникло какое-то еще непреодолимое препятствие. Я не предложила Лео высадить меня из машины здесь, чтобы я прошла остаток пути пешком вдоль зарослей сумаха. Я сидела и наблюдала, как Лео едет между деревьев, высящихся плотными стенами вдоль дороги. Уже смеркалось.

Медленно, очень медленно я вынула из багажника свой рюкзак. Едва я успела захлопнуть багажник, как Лео бросил в открытое окно:

– Спокойной ночи! – и развернул «Хонду». Я не слышала, чтобы Патра или Пол что-то мне сказали. Заднее стекло было поднято.

Но ты же, говорили мне позднее, безусловно, почувствовала, что у них что-то не так?

Может быть. Может быть, есть такая лестница, по которой можно взобраться и увидеть все сверху, такая особая лестница или интуиция, некая воображаемая обзорная площадка, откуда открывается отличный вид на происходящее. Но я прекрасно помню все, даже сейчас, словно в одно и то же время происходили две взаимоисключающих череды событий. Во-первых, то, что описали обвинители: тошнота, головная боль, кома и т. д. Но потом я вспоминаю совершенно другое – как в действительности все происходило: Патра и Пол на одеяле, высокие корабли, поездка на машине домой, «Добрый король Вацлав», кровать. И хотя оба рассказа имеют одинаковый конец, это совершенно разные сюжеты. Возможно, будь я другая, я бы на это посмотрела иначе. Но разве не в этом все дело? Разве все мы не действовали бы иначе, будь мы другими?

– Что так рано? – спросила мама, когда я толкнула дверь хижины.

Она все это время ждала моего ответа, хотя я не сразу вошла внутрь, а еще час, не меньше, просидела на рюкзаке за мастерской и возилась с псами. Все надеялась избежать вот этого вопроса в лоб.

– Мэделин! – Но я не могла ее разглядеть в полумраке. Только видела ссутулившийся силуэт у стола. Она что-то зашивала или пыталась читать. Не знаю. Я ей ничего не ответила, просто прошла с рюкзаком через неосвещенную комнату и полезла по стремянке в свой «лофт».

Мама, само собой, еще и не думала зажигать свет.