Много лет назад я поклялась себе, что никогда не дам ейповода применить свою изобретательность ко мне.

– На мне и так смертный приговор, Шолто, и я не хочудобавлять к нему пытку.

– Если я сохраню тебя живой и невредимой, ты рискнешь?

– Живой и невредимой? Как?

Он только улыбнулся, поднял руку и крикнул:

– Такси!

На пустой улице тут же их появилось три штуки. Шолто всеголишь хотел вызвать такси, но понятия не имел, какое впечатление произведет вЛос-Анджелесе способность вызвать три такси сразу на пустой улице. Он мог быреанимировать трупы, еще не остывшие, – это тоже произвело бы впечатление.Но я живу в этом городе три года, и такси, подъехавшее, когда оно тебе нужно,куда поразительнее ходячего трупа. Их-то я, в конце концов, видела, а вотпослушное такси – это совершенно новый вид.

Через час мы с Шолто сидели в двух очень красивых, нонеудобных креслах около белого столика. Комната была элегантна, только слишком,пожалуй, много розового и золотого на мой вкус. На столе стояло вино и поднос сзакусками. Вино было очень сладким, десертным. Оно дополняло лежащий на подносесыр, но конфликтовало с икрой. Правда, я никогда не пробовала ничего такого,что сделало бы икру приемлемой. Сколько бы она ни стоила, а все равно по вкусу– рыбьи яйца.

Шолто, кажется, нравились икра и вино.

– Шампанское подошло бы больше, только я его всю жизньне люблю, – сказал он.

– Мы что-то празднуем? – удивилась я.

– Надеюсь, заключение союза, – ответил он.

Я помолчала минуту, приложившись к слишком сладкому вину иглядя на Шолто.

– Какого рода союз?

– Между нами двумя.

– Это я догадалась. Главный вопрос таков, Шолто: зачемтебе союз со мной?

– Ты – третья в очереди к трону.

Лицо его стало очень замкнутым, очень осторожным, будто онне хотел позволить мне знать, что он думает.

– И?.. – спросила я.

Он заморгал на меня трехцветно-золотыми глазами:

– Зачем любому сидхе союз с женщиной, стоящей в двухступенях от трона?

– В обычной ситуации причина была бы разумной, но мы стобой оба знаем: единственная причина, по которой я остаюсь третьей в очередипрестолонаследия, – это клятва, которую мой отец взял с королевы передтем, как умер. Она бы меня от престолонаследия отстранила хотя бы за моюсмертность, если бы не эта клятва. У меня нет положения при Дворе, Шолто. Я –первая в роду принцесса, не имеющая магии.

Он осторожно поставил бокал на стол:

– Но ты одна из лучших среди нас в том, что касаетсяличного гламора, – сказал он.

– Да, правда, да это самый сильный из моих даров.Благодарение богу, я все еще зовусь Ник-Эссус, дочь Эссуса. Этот титул я ношу сдетства и должна с ним расстаться, когда войду в силу. Если только этокогда-нибудь случится. Я могу никогда не войти в силу, Шолто. Это одно можетубрать меня из линии престолонаследия.

– Если бы не обет, данный королевой твоему отцу, –сказал Шолто.

– Да.

– Я знаю, до чего королева тебя ненавидит, Мередит. Стакой же силой, как она презирает меня.

Я поставила бокал, делая вид, что вино мне нравится.

– У тебя достаточно магии для придворного титула. Ты несмертный.

Он посмотрел на меня, и это был долгий, тяжелый, почтисуровый взгляд.

– Не притворяйся, Мередит. Ты отлично знаешь, почемукоролева не выносит моего вида.

Я не отвела глаз от этого тяжелого взгляда, но это было...неуютно. Я знала, и весь Двор знал.

– Скажи, Мередит, скажи вслух.

– Королева не одобряет твоей смешанной крови.

Он кивнул почти с облегчением:

– Да.

Суровость его взгляда было неприятно видеть, но она хотя быбыла непритворной. Насколько я знаю, все остальное было напускным. А мнехотелось видеть ту правду, что скрывает это красивое лицо.

– Но не в этом дело, Шолто. Сейчас среди сидхекоролевской крови метисов больше чистокровных.

– Верно, – сказал он. – Ей не нравитсянаследие моего отца.

– И дело не в том, что твой отец – ночной летун, Шолто.

Он нахмурился:

– Если ты к чему-то ведешь, говори прямо.

– Если не считать заостренных ушей, то гены сидхепобеждают, с кем бы мы ни спаривались.

– Гены, – повторил он. – Я забыл, что тыпервая среди нас выпускница современного колледжа.

Я улыбнулась:

– Отец надеялся, что я стану доктором.

– Если ты не можешь лечить прикосновением, то что ты задоктор?

Он сделал большой глоток вина, будто мы все еще спорили.

– Надо тебя как-нибудь сводить на экскурсию всовременную больницу.

– Все, что ты захочешь мне показать, будет принято судовольствием.

Та эмоция, которая чуть не проглянула в этих словах, быласмыта волной двусмысленности.

Я сделала вид, что не заметила ее, и продолжала свою линию.Я увидела истинную эмоцию и хотела увидеть больше. Если мне придется ставитьжизнь на кон, то мне надо увидеть Шолто без масок, которые Двор нас приучилносить.

– До тебя все сидхе выглядели как сидхе, чья бы кровьни примешалась к крови в их жилах. Я думаю, королева видит в тебесвидетельство, что кровь сидхе становится слабее, как и моя смертность тожепоказывает, что кровь редеет.

Красивое лицо стянуло злостью.

– Неблагие провозглашают, что все фейри красивы, нонекоторые красивы только на одну ночь. Развлечение, но не больше.

Я видела, как гнев ползет у него по плечам, по рукам.

– Моя мать, – выплюнул он последнее слово, –думала провести ночь удовольствия, не заплатив за это своей цены. Этой ценойбыл я.

Он выдавливал слова по одному; от гнева глаза егозагорелись, и цветные круги пылали как желтое пламя и расплавленное бурлящеезолото.

Я пробилась сквозь эту безупречную внешность и нащупалабольной нерв.

– Я бы сказала, что эту цену заплатил ты, а не твоямать. Родив тебя, она вернулась ко Двору, к своей жизни.

Он глядел на меня, все еще пылая гневом.

Я говорила с этим гневом осторожно, чтобы он не выплеснулсяна меня, но мне он нравился. Он был настоящим, а не расчетливо выбраннымнастроением ради какой-то цели. Это настроение он не выбирал и не рассчитывал,оно овладело им, и мне это нравилось, очень нравилось. Одна из вещей, которые ялюбила в Роане, – это что эмоции у него лежали так близко к поверхности.Он никогда никаких чувств не изображал. Правда, именно эта черта позволила емууйти в море в новой тюленьей шкуре и даже не сказать "прощай". Укаждого свои недостатки.