Новый священник до сих пор еще не прибыл и вряд ли прибудет — особо желающие, судя по всему, в очереди не стояли, поэтому отец Павел со смирением возложил на себя его обязанности: и крестины, и венчания, и отпевания, и исповеди.

— Враг в первые времена христианства искушал христиан различными мучениями телесными через мучителей языческих, а в настоящее время искушает их неподобными помыслами неверия и безнадежия и искушениями духовными, что страшнее, ибо душевные муки несоизмеримо сильнее телесных!

Андрей, опасаясь заработать пожизненное косоглазие, постоянно зыркал по сторонам: все крестоносцы истово крестились, лица были суровыми и праведными.

— Наш брат-командор…

При этих словах Андрей вздрогнул. Перед глазами встала живописная картина побивания камнями прелюбодеев под презрительное улюлюканье толпы. Он зябко повел плечами.

— …не напрасно одолеваем искушениями больше нас с вами, братия, ибо на него возложено в разы больше, чем на нас, ему позволено больше, чем нам, но с него и спросится больше! Своей общей молитвой мы должны поддержать его, ибо ему сейчас гораздо труднее! Тогда как против каждого из вас выступает один мелкий бес, то он искушаем полчищем бесов!

По задним рядам пошел благоговейный шепот:

— Помолимся за брата Анджея!

— Здравия ему!

— Прости, Господи, мне мысли мои!

— Нас-то много, а он — один!

— Истинно говорю вам, бабоньки, его светлость страдает, аки искушаемый святой Антоний!

Отец Павел поднял за плечи Андрея и развернул его к крестоносцам и притихшим притульцам:

— Господь ведет брата-командора нашего на новые испытания! Поборов свое искушение, наполнился он небывалой тверди душевной и изъявил желание в одиночку только силой молитвы очистить Темное урочище от нечисти и привезти шкуру чудища…

Повисла оглушительная тишина, перешептывания стихли, и десятки глаз, округлившись, устремились на Андрея. Он, придав лицу самое отрешенное выражение, сделал шаг вперед, и крестоносцы, поднимаясь с колен, перед ним расступились.

Местные же около него, наоборот, бухнулись ниц, бабы тихонько завыли. Со всех сторон к нему потянулись руки за благословением, из дальних рядов стали поднимать вверх детишек.

«Может, я погорячился с этим „Волосатым дядькой“?..»

Дорога в Темное урочище, вернее, уже небольшая, густо заросшая орешником, широкая тропинка петляла и извивалась.

Свернув с Лорийского тракта аккурат от хуторка, где они приняли бой с волками, Андрей устремился в глубь чащи, поминутно ругая себя последними словами и за Преславу, и за кобелячью натуру, и за всякие глупые поступки, приведшие сейчас его одного за подвигом, вернее, за очередным приключением на пятую точку.

Смеркалось, и уже самое время было задуматься о ночлеге. Пряник, а так теперь вместо Паскуды он окрестил своего гнедого жеребца, сторожко прядал ушами и тихонько всхрапывал, мол, если тебе нужно дальше, то можешь идти сам, хозяин, а я за торбу овса на коллективное самоубийство не подписывался.

Нет, Пряник уже не упрямился, стадия их единоборства и выяснения отношений по принципу «кто из нас двоих скотина» закончилась полной и безоговорочной капитуляцией жеребца, причем Андрей победил не методом кнута, а именно пряником, в прямом смысле слова, глазированным медовым пряником!

Конь просто до такой степени мученически вздыхал и косил на глупого человека своими мудрыми понимающими блестящими глазами, что Андрею стало еще тошнее.

— Ну, Пряня, топай! — Он бодрился. — Арни положил нам твоих любимых пряников, повечеряем и похрустим вместе!

Но дальше топать было некуда.

— Все, приехали! Я надеюсь, это, — Андрей оглядел выше собственного роста огромный завал из вывороченных с корнем деревьев, преградивший им путь, — не Волосатика рук дело? Если они у него, конечно, есть…

Костерок догорал. Андрей, подбросив еще сушняка, отхлебнул из кожаной фляги и пожевал сладкий медовый пряник.

Вино, памятуя краткий экскурс отца Павла в местные афродизиаки, он брать не стал, он вообще зарекся его пить, доверившись забойной медовухе, поставленной лично Прокопом.

И вот сейчас Андрей потягивал сладенькую мягкую с медовым ароматом и клюквенной кислинкой медовуху. Сделав еще глоток, он откинулся на расстеленную попону.

Сам от себя не ожидая, Андрей оценил старый способ ночевки: седло под головой сладко пахло конским потом, а рыцарская попона с белым крестом из плотной красной ткани служила надежным укрытием от ночного осеннего холодка.

Где-то поблизости фыркал Пряник, пожевывая жухлую травку, которую еще не успел припорошить первый снежок. Тихо, постреливая сухими смолистыми веточками, трещал костер, от желудка по телу разливалось тягучее, словно мед, тепло, глаза закрывались…

Что-то большое и теплое привалилось к спине, и Андрей инстинктивно прижался. Костерок прогорел, и если бы не Пряник, он замерз бы окончательно.

Лес вокруг блестел искрами изморози на голых ветках. Сквозь густые кроны проблескивал морозный ореол луны.

«Ну, скотинка моя заботливая, вернемся домой — скормлю тебе мешок пряников…»

Громкий треск раздался далеко впереди, и приглушенное лошадиное фырканье стало удаляться.

«Чья-то лошадь заблудилась…»

Постепенно тело приходило в себя ото сна, и вместе со звуками мозг начинал воспринимать и остальное — запахи и ощущения.

«Пряник пахнет немытым мужиком?!»

Мгновенно проснувшись, Андрей осторожно, не поворачиваясь, протянул назад руку: пальцы мгновенно запутались в густой мягкой шерсти.

Оглушительно захрапев, чудище размером что добрая лошадь перевернулось на спину, придавив Андрея огромной лапой. С трудом выбравшись, осторожно, чтобы не разбудить диво лесное, он отправился на поиски коня.

Переживать о том, что чудо-юдо сбежит, нужды особой не имелось: две опустошенные кожаные фляги с медовухой и раскатистый хмельной храп говорили сами за себя. Однако с профилактическими целями он связал ремнем и поводьями его по рукам и ногам.

— Х-х-хр!

Испуганный конь был предусмотрительно привязан на отдалении, и Андрею оставалось, запалив поярче костер, чтобы не замерзнуть окончательно, лишь дожидаться, когда бедолага проспится.

Убивать его в таком состоянии Андрей посчитал не по-мужски, тем более что к нежити он не имел никакого отношения, упыри и вурдалаки предпочли бы медовухе его кровь.

— О-о-х!

Волосатая голова зашевелилась. Тяжелые веки поднялись, и (как это было ему знакомо!) на Андрея взглянули покрасневшие, похмельные, мученические глаза.

— Эй, ты, чучело, ты кто?

Андрей на всякий случай обнажил до половины меч. С тягучим звенящим скрежетом клинок вышел из ножен, но от этого звука страдалец аж втянул огромную голову в плечи.