Трижды они издают звук, который наиболее точно можно описать как «агрессивный смех».

После третьего взрыва этого смеха они протягивают друг другу руки и стучат костяшками сжатых кулаков.

На одну наносекунду я принимаю это за вызов на бой и пугаюсь.

Но, оказывается, этот жест имеет совершенно противоположное значение.

Соприкосновение костяшками пальцев означает единство.

Я точно знаю, что эти двое друг другу совсем не нравятся.

Неужели их так объединило то, что показывают по телевизору?

Почему наблюдение за состязанием девушек в купальниках и с веслами для каноэ в руках произвело такой эффект?

Я сижу в темном уголке у тихо урчащего холодильника и продолжаю свои наблюдения. Молча, не шевелясь.

Они, похоже, совсем забыли о моем присутствии. Ведут себя совершенно естественно.

Куанг Ха завладел пультом от телевизора и переключает каналы с той же скоростью, с какой какая-нибудь бабуля могла бы листать каталог водных лыж и мотоциклов.

Не останавливаясь и не задумываясь над увиденным.

По всей видимости, Делл и Куанг Ха выискивают две вещи.

Больше всего их интересуют акты насилия. (Они с особым удовольствием смотрят, как в мультфильме человеку всаживают ледоруб в глаз.)

В остальное время они перелопачивают каналы в поисках симпатичных особей женского пола.

Обнаружив что-либо из перечисленного, они перестают щелкать пультом и с удовольствием воспринимают зрительные стимулы.

Они говорят про девушек, что те «горячие».

Не в том смысле, что к девушкам нельзя прикоснуться из-за крайне высокой температуры тела.

Нет.

«Горячая» означает «привлекательная».

Делл даже кричит: «Огонь!»

А Куанг Ха говорит: «Прямо дымится!»

Удивительно неуместное выражение.

У них какой-то особый язык, и его можно выучить.

Я учусь.

Через некоторое время я решаю, что с меня хватит, и иду вниз, на улицу.

Мне нужно побыть на свежем воздухе.

Когда я работала в саду, то каждый день, если только не было дождя, подолгу бывала на улице.

Очень хочется очутиться на заднем дворе нашего дома, там было как в джунглях.

Но, конечно, мне туда не попасть.

Это место зовется «Сады Гленвуда», но растут здесь разве что сорняки, да еще разбросана во внутреннем дворике пыльная пемза.

Я сажусь на ступеньки и долго гляжу на груды камней, напоминающих (с расстояния) сваленную горками картошку.

Я закрываю глаза. Пока они закрыты, вокруг меня бушует зелень. Я чувствую, как колышутся на ветру кусты и травы, ощущаю пронизанную жизнью почву у себя под ногами.

Раньше я была настоящим специалистом по земляным червякам. В хорошем саду жизнь имеет множество разных обличий.

Я сама делала бумагу из древесной массы и мяла ногами виноград (правда, блендером оно все-таки проще).

Многое из того, что я выращивала, попадало к нам на стол.

Я слышу, как ухает в прачечной сушильная машина. Слышу чье-то радио. Не хочу, но все равно слышу обрывки рекламы какого-то магазина, распродающего шины по дешевке.

Человек из рекламы не знает, что я потеряла родителей. Он просто продает дешевые шины.

Тот, кто сунул одежду сушиться, не знает, что мне нужна приемная семья.

Над головой слышен звук реактивного двигателя. Я открываю глаза, смотрю вверх и вижу проплывающий высоко в небе самолет.

Я думаю о пассажирах, которых он везет.

Кто они? Как живут?

Может быть, они смотрят из иллюминаторов вниз, на землю?

Видят ли они наш двухэтажный дом некрасивого розового цвета?

Догадываются ли они, что на ступенях этого дома сидит девочка и пытается найти смысл в жизни?

По-моему, вряд ли.

Есть желающие погоревать вместе?

Я встаю и иду к воротам на въезде в комплекс.

Между проезжей частью и тротуаром резвится в ветвях невысокого миртового дерева колибри.

Я принимаю решение и иду наверх.

Делл и Куанг Ха едва замечают мое появление. Они смотрят, как девицы в купальниках играют в волейбол. Очень внимательно смотрят.

Я иду на кухню и кипячу четыре чашки воды. Это чтобы удалить хлор. Потом я добавляю чашку сахара. В горячей воде сахар растворяется быстро.

Я жду, пока сироп остынет.

Этой смесью я кормила колибри у себя в саду.

Я наливаю еще теплый сироп в плошку и спускаюсь вниз. Только надеваю свою красную панаму.

Я сажусь совсем рядом с цветущим миртовым деревцем.

Обмакиваю пальцы в сироп и сижу совсем-совсем-совсем неподвижно.

Ждать приходится долго, но в конце концов колибри с рубиново-красным горлышком вспархивает с ветки, подлетает ближе и ест сахарный сироп с кончика моего неподвижного указательного пальца.

Я слышала, что где-то бывают соревнования – кто дольше не шелохнется.

Но в Бейкерсфилде и в окрестностях их не проводят. Это уж точно.

Я буду видеть только то, что пожелаю видеть.

Может быть, именно так люди преодолевают кризис.

Мир, в котором мы живем, сваливает на нас слишком много.

Если штат Калифорния пошлет меня в приемную семью куда-нибудь в глушь, где нет ни Интернета, ни книг, ни овощей, а новые приемные родители будут тайными сатанистами и питаться станут только консервированной тушенкой – пусть будет так.

А пока что я живу в «Садах Гленвуда».

И по-моему, настоящий сад был бы здесь очень кстати.

Как и все истории на свете, эта разворачивается очень-очень медленно.

Я добываю несколько черенков.

Я не загадываю, что буду с ними делать.

Просто три дня спустя вылезаю из машины Делла и вижу, что садовник, который приходит раз в месяц, обрезал одинокое денежное дерево у главного входа в дом, где мы живем.

Несколько обрезков так и остались лежать вокруг.

Я поднимаю их с земли.

Несу домой и ставлю в стакан с водой.

Окна со стороны входа смотрят на юг. Это хорошо – светло.

Утром у меня визит к психологу.

Я выхожу из маникюрного салона, иду в офис Делла и тут замечаю, что по дороге рассматриваю лужайки, деревья и клумбы.