– Тревога! Казаки! К оружию! – привычно закричал капитан, но уже на третьей команде голос его стих, а взгляд потух. Он вспомнил, что командует не боевой триремой, оснащенной десятком пушек и имеющей на борту не менее полусотни янычар, а всего лишь купеческой лоханкой. Вооруженной единственным фальконетом. А из солдат – десяток стражников. Хоть и ветеранов, вроде него самого, но даже вместе с помощником – это будет всего лишь дюжина мушкетов. По одному на «чайку».

А казацкие челны уже были совсем рядом. Так, что можно было разглядеть лицо каждого гяура. Хотя что там разглядывать? Звериный оскал, пылающий ненавистью и жаждущий крови взгляд.

Не обращая внимания на яростные крики стражников и ликующие вопли невольников, капудан-ага поднял глаза к небесам и забормотал слова из Корана, которыми сопровождают усопших. А когда договорил – сунул в рот ствол пистоля и нажал спуск…

Мгновением позже я снова сидел на берегу речной бухты и глядел на вьющийся дымок из трубки.

– Уже? – как ни в чем ни бывало поинтересовался Полупуд. – Быстро ты в этот раз. И в обморок не падал, качнулся только чуток, застонал, как от зубной боли, и всё. Привыкаешь, что ли?

Извини, Василий, не до объяснений. Меня хватило только на то, чтобы плечами пожать. Казак понятливо забрал трубку, выколотил угольки, продул чубук и спрятал за пояс.

– Что-то важное узрел или так?

– Как запорожцы… турецкую галеру… на абордаж… брали…

Меня уже чуток отпустило, но язык все еще едва ворочался.

– Эка невидаль, – пренебрежительно махнул казак. – Такого я тебе и сам сколько хочешь расскажу. А Типун – если уговоришь, то и еще больше. Было бы желание слушать. Ложись-ка лучше рядом со своей зазнобой, грейтесь да спите. Я уже отдохнул, покараулю…

* * *

– Вставайте, лежебоки. Судный день проспите… типун мне на язык. Солнце уже вот-вот взойдет. Сколько можно дрыхнуть?

Хороший вопрос. Откровенно говоря, с той самой ночи, как шагнул с балкона на шестом этаже прямо в степь широкую, степь привольную… начала семнадцатого века, я первый раз по-настоящему выспался. Не вздрагивая и не вскакивая при каждом шорохе. Может, потому что место здесь такое – надежное, словно крепость. А может, потому что вокруг отдыхало несколько дюжин крепких, вооруженных людей, считающих меня своим. Готовых принять на себя часть опасности. А всем известно, что беда, разделенная с товарищами, – это всего лишь полбеды.

Наверно, именно это ощущение защищенности и заставляет беглецов и изгоев сбиваться в разные братства и приносить присяги вроде знаменитой пиратской «Свобода или смерть!» Потому что прав поэт: «Одиночка вздор, одиночка – ноль… Один, даже самый важный, не поднимет простое пятивершковое бревно. Тем более – дом пятиэтажный».

Пока мы спали, Типун раздобыл два весьма объемных тюка, весящих вместе не больше пуда. На которые, важно подбоченясь, словно и в самом деле был хозяином, указал нам с Василием.

– Вот наше разрешение на вход в город. Чернота хотел еще провожатого дать, но я отказался.

– Хорошо… – одобрил Полупуд. Из моего рассказа он знал о заключенной кормщиком и «рыбаком» сделке. – Опасаться нам нечего, но что знают больше двух – то ведомо и свинье. Потопали?

Никто не возражал. Василий подхватил один тюк, мне – соответственно, достался второй, и мы покарабкались вверх узкой, извилистой тропинкой. Другого способа подняться, если бог не дал крыл, здесь не было.

– Погоди, Семен!

Мы уже взобрались почти на половину склона, когда Типуна окликнули снизу.

Ночью я не слишком хорошо разглядел Черноту, но голос узнал. Главарь контрабандистов призывно махал руками и торопливо шагал в нашу сторону.

– Погоди… Я с вами.

– Вот навязался на нашу голову, – недовольно сплюнул кормщик, а громче прибавил: – Стоило беспокоиться, типун мне на язык… Не заблудимся, наверно.

Днем Чернота выглядел весьма респектабельно. Дорогой жупан, богатый кунтуш. Новая смушковая шапка, с шелковым верхом. Широкий пояс удерживал саблю и пистоль. Рукояти оружия даже издали посверкивали дорогими окладами. Вот только шаровары могли быть не так изгвазданы дегтем и сапоги давно просили ваксы, но это, видимо, было в порядке вещей.

– Конечно-конечно… – согласился он с Типуном. – Но у меня неожиданно в городе одно дельце образовалось. Такое, что самому надо. Другому не доверишь. И потом, я же не обманывал, насчет заплатить дороже. Ну так, какой купец сам цену не разузнает, прежде чем свою объявить?

– Это ты к тому клонишь, что я могу обмануть? – насупился кормщик.

Ой-ой… Что-то Семен слишком болезненно реагирует. Даже не обвинение, а всего лишь на намек о его возможности! В роль вошел, или у кормщика все-таки имеется пятно на репутации. Как говорится, на воре шапка горит. Или это перегибы жизни секретного агента? Так сказать, обратная реакция? Поскольку по-крупному врать приходится все время, то в мелочах он щепетилен, как никто другой. Едва ли не святее самого римского папы быть старается.

– Да типун тебе на язык… и в мыслях не было, – шутливо отмахнулся Чернота. И так эта поговорка прозвучала в тему, что рассмеялись все. Даже сам Семен.

– Тогда, конечно… С тобой всяко надежнее. Небось, при тебе цены не заломят. Соответственно, и самому переплачивать не придется. Договорились… Если, помимо этого, ты нас с нужными людьми сведешь.

– А кто вам нужен? – поинтересовался Чернота чуть поспешнее, чем следовало.

Впрочем, все мы тут хороши, юлим, как ужи, и пытаемся один другого обхитрить.

Типун переглянулся с Полупудом, словно спрашивая совета, хотя тот упорно изображал глухонемого, помолчал немного и вздохнул:

– Ладно. Не буду темнить. Ворону нужен тот, кто хорошо заплатит за мушкеты и огневой припас.

– Ого! – присвистнул Чернота. – Никак большая война назревает? А я тут зарылся в ткани да папуши и ничего не знаю. Интересно…

Как сказал он про папуши, так до меня и дошло, что именно мы с Полупудом несем, и почему такие огромные тюки так мало весят. Табак! Сухие листья табака… Один из весьма доходных товаров с тех пор, как люди начали курить. И поняли, что он приятнее, чем буркун или горлодеры. А в голове завертелось непрошеное:

– Об этом не ведаю. Ни король, ни султан со мною совет не держат, – ответил Семен. – А еще нам нужен тот, кто много кожи продаст.

– А много мушкетов и зелья Ворон продать хочет?

Типун опять помолчал, но ответил:

– Много… и кож прикупить на всю выручку…

К этому времени мы уже выбрались из буерака, и оказалось, что на равнине уже не просто сереет, а светает. И солнце вот-вот покажется из-за горизонта. В общем, достаточно, чтобы увидеть, как насупился главарь контрабандистов.