снижалось в зависимости от уровня безработицы, неудивительно, что оно также коррелировало с налоговой нагрузкой на конкретный год. Эта нагрузка была самой тяжелой в 1923/1924 году, когда закрылось столько частных предприятий, что советские власти озаботились возникновением «торговой пустыни», и с 1927 по 1931 год, когда налоговая политика и политика репрессий были направлены на то, чтобы полностью истребить частную торговлю[191].

Тем не менее в середине 1927 года регуляторные требования оставляли торговцам некоторое пространство для маневра. В соответствии с утилитарной доктриной большевиков, запреты периода военного коммунизма, препятствующие деятельности частников, были заменены на определенный свод правил, который в теории должен был встроить частную торговлю в социалистическую систему. Для осуществления этой цели были задействованы все уровни государственной власти: муниципалитеты в основном регулировали неэкономическую сторону торговли, а центральные правительственные органы (Совнарком, СТО, Наркомфин и Наркомвнуторг) регулировали финансовую сторону. Федеральные нормативные акты были направлены на то, чтобы снизить конкурентоспособность частных торговцев по сравнению с государственным сектором, но в то же время они вводили принципы защиты прав потребителей и открывали путь к модернизации торговли. Например, Уголовный кодекс РСФСР 1926 года предусматривал уголовную ответственность за фальсификацию продуктов, ценовой сговор и сомнительные продажи – все эти действия подпадали под категорию «нарушение правил, регулирующих торговлю». Интересам потребителей также отвечали постановления, направленные на сдерживание уровня «спекуляции»: например, обязательное указание цен на видном месте рядом с дверью. Вряд ли можно вменить правительству в вину и то, что оно пыталось препятствовать уклонению от налогов и обеспечить прозрачность предпринимательской деятельности через ведение достоверных книг учета [Канторович 1925: 41–51, 60–62; Banerji 1997: 91–93]. При тщательном исполнении эти требования в итоге покончили бы с практикой торга, изменениями условий продаж «для своих» и неформальными процедурами учета, характерными для российской докапиталистической культуры обмена.

На повседневной основе торговцы «контролировались» в основном постановлениями и органами правопорядка на местном уровне. Лавки все еще не могли сами определять свое рабочее время, однако тот факт, что теперь его назначало не центральное правительство, а губернские и муниципальные торговые отделы, допускало некоторую гибкость по сравнению с периодом с 1918 по 1921 год. В Рязанской губернии, например, торговый отдел позволил владельцам парикмахерских и некоторым другим предпринимателям, которые вели свою деятельность поблизости от рынка, работать на один-два часа дольше. Исключения зависели скорее от целей властей, чем от частных торговых интересов. Большинство рязанских торговых точек, продающих промышленные товары, работали с девяти до пяти, большинство продовольственных магазинов – с семи до пяти, хотя хлебные лавки могли оставаться открытыми и вечером. Даже для лоточников был установлен комендантский час: они не должны были торговать после десяти вечера. Ни один магазин не мог работать по воскресеньям, при этом могли работать базары. Наконец, в «пролетарские праздники» запрещалась любая торговля[192]. В социалистическом секторе фиксированный график работы в большей степени служил для соблюдения прав работников, а не удобства покупателей (как это сегодня происходит, например, в Германии и Франции), однако большинство частных торговцев не нанимало работников, поэтому введение фиксированного графика для них было вызвано стремлением контролировать частную торговлю. Ограничение рабочих часов торговых заведений сделало совершение покупок затруднительным для тех, кто трудился на работе с постоянным графиком, и парадоксальным образом привело к росту потребности в уличных торговцах, а также домашней прислуге и домохозяйках[193].

Местные власти также определяли пошлины за однодневную торговлю на рынке (они являлись важным источником муниципальных доходов на протяжении рассматриваемого в настоящем исследовании периода); устанавливали санитарные требования; курировали «комитеты рыночных торговцев», «комитеты товарных бирж» – институты взаимодействия властей с частным сектором; собирали налоги; проводили инспекции, проверяя торговые предприятия на соответствие множеству местных и федеральных постановлений, а также выявляя случаи налогового мошенничества. С выполнением некоторых из этих функций им помогали рыночные комитеты. Несмотря на то что их членами в основном были частные предприниматели, рыночные комитеты занимались содержанием прилавков и столов на уличных рынках, сбором мусора, отслеживанием продавцов без разрешений на торговлю, предоставлением статистики по торговому обороту; они даже помогали финансовым отделам определять размеры выручки отдельных продавцов [Канторович 1925: 49–51, 70–73][194]. Воскрешая в памяти гражданскую роль производителей и торговцев во время Первой мировой войны, рыночные комитеты представляли собой необычный пример сотрудничества государственного и частного секторов в годы НЭПа. В середине десятилетия их существование, казалось, подтверждало возможность того, что торговцы могут найти с властью общий язык.

Истории лавочников: НЭП, взгляд изнутри

Изменчивость государственной политики оказывала непосредственное влияние на многих предпринимателей: несколько торговцев из моей базы данных были арестованы во время облав в 1923 году, и несколько лавочников специально расширяли или сокращали масштаб торговой деятельности в ответ на изменения налоговых ставок[195]. Для большинства торговцев, однако, политические решения определяли общие параметры торговли, а успех или провал при разных обстоятельствах зависели от других переменных. Универсальные факторы, такие как расположение, начальный капитал и смекалка, опыт и репутация владельца, играли в Советском Союзе настолько же значительную роль, как и во всем мире. Как предполагалось ранее, в начале десятилетия способность привлечь капитал, пожалуй, больше других факторов определяла успех предприятия. Среди более специфических черт торговли периода НЭПа были, во-первых, измененная структура потребительского спроса и, во-вторых, хронические трудности со снабжением, с которыми сталкивались торговцы. Кроме того, начиная с периода ценовых ножниц конкуренция в торговле также приобрела обостренный и крайне неравноценный характер: продавцы социалистического сектора получали договоры на аренду, транспорт и поставки на все более выгодных условиях и пользовались значительными налоговыми льготами. Четвертым фактором была степень уязвимости отдельных направлений торговли к репрессиям. Вместе эти факторы подчеркивают, насколько высокими были риски, созданные правовой нестабильностью и антипредпринимательскими настроениями большевистской власти. Современники обычно определяли гибкость как самую выдающуюся черту «частных капиталистов» эпохи НЭПа [Лиманов 1927:66; Арский 1927:28; Колесников 1928: 28], но не менее характерным качеством более крупных предпринимателей того периода была склонность к риску

Учитывая, что Гражданский кодекс 1922 года возродил значительную часть дореволюционной правовой базы, он, казалось, был знаком возвращения к нормализации коммерческой сферы. Однако даже в тех секторах, в которых частная торговая деятельность была признана «полезной», торговцы и лавочники сталкивались с новыми препятствиями на пути к коммерческому успеху. Одним из самых значительных изменений в потребительской экономике по сравнению с довоенным периодом было снижение спроса на предметы роскоши. Экономические обозреватели небезосновательно приписывали подобное изменение исчезновению аристократии. Зажиточные нэпманы, артисты, «буржуазные специалисты» и высокопоставленные советские чиновники жили в комфортных условиях, но едва ли могли поддержать рынок предметов роскоши на