– Ну, теперь будем ждать, что оттуда прилетит, – сказал он Афанасию. – Я не удивлюсь, если нас прокатят – у чиновников всегда своё мнение по любой проблеме.

«У Брукса, наверное, всё получилось бы», – невольно подумал Фёдор.

В последнее время он часто ловил себя на мысли, что думает о Бруксе и сравнивает себя с ним.

Пилота Сенькина и оставшихся в живых пассажиров потерпевшего катастрофу самолёта Ли-2 рыбак привёз на моторке в деревню Охотский Перевоз, стоявшую на берегу Алдана. Фельдшера в деревне не оказалось, и раненых лечили всем миром. Помучиться пришлось с переломанным Васильевым. На его перевязку собрали все имевшиеся бинты и даже марлю, но раненому это не принесло облегчения – требовались лекарства, которых тут не было. Ивану на руку наложили другой лубок, поверх которого намотали марлю. От этого в месте перелома рука стала круглой, как кочан капусты, что только усложнило жизнь.

После оказания медицинской помощи всех спасённых расселили по домам местных жителей. Иван попал к Марфе Тарасовой, жившей с двумя взрослыми дочерьми. Марфа Петровна, как представилась она при встрече, была статной, совсем ещё молодой женщиной, с большими голубыми глазами и каким-то неуловимым обаянием, притягивающим к себе внимание. Её муж не вернулся с войны, и теперь она одна тянула всё хозяйство, однако, судя по задору, жизненные невзгоды обходили её стороной. На вид Марфе было лет тридцать пять, однако от соседки Иван узнал, что ей намного больше.

Происходила Марфа из рода первых переселенцев, служивших на Охотском тракте. Ещё в начале XVIII века Витус Беринг отправил первый обоз из Якутска к берегам Тихого океана, где создавался плацдарм для освоения Камчатки и Америки, а спустя столетие по его пути решили пробить постоянно действующий тракт. Марфины далёкие предки оказались выходцами откуда-то из Забайкалья. Занимались охотой и сельским трудом, а сюда подались в надежде разбогатеть. По царскому указу переселенцам причиталась земля, а ещё им давали скот, большие подъёмные и даже в течение трёх первых лет обеспечивали бесплатным пропитанием. Взамен им следовало исправно нести почтовую службу, содержать станцию и свой отрезок тракта. Привольный край так приглянулся переселенцам, что они остались там навсегда.

Марфа Петровна взяла над Иваном персональное шефство. Кормила и поила, как самого дорогого и любимого мужчину. Взамен она не требовала ничего, только любовалась им, как красивой вещью, и тяжело вздыхала. Видно, дали знать о себе годы, прожитые без мужа. Ивану очень льстило, что такая видная женщина обратила на него внимание. Где-то глубоко в подсознании возникали шальные мысли, что неплохо бы остаться с ней наедине, но он понимал, что годится ей в сыновья, и это его останавливало.

Председатель сельского совета связался с руководством района, и через два дня из шахтёрского посёлка Джебарики-Хая в деревню пожаловала целая делегация во главе с начальником рудного района майором Сидоровым. Первым делом тот выяснил обстоятельства произошедшей авиакатастрофы, и только после этого всех потерпевших осмотрел дальстроевский врач Гаврилыч, отбывавший ссылку на Колыме. По сравнению с другими Иван оказался самым здоровым, но всё равно врач поставил ему какие-то уколы, а вместо неудобного лубка наложил на руку гипсовую повязку.

– Фу, наконец-то сняли эту чёртову колоду, – почувствовав заметное облегчение, произнёс он в сердцах.

Гаврилыч только усмехнулся.

– Если бы не эта колода, возможно, пришлось бы твою руку ломать снова. Так что скажи спасибо тем, кто её привязал.

Это сразу охладило пыл пострадавшего. Вспомнилось, как Сенькин принёс какие-то дощечки и, приложив к месту перелома, стал обматывать бинтом. Было холодно, пальцы пилота не слушались, но лубок он всё-таки приладил.

Раненого Васильева, в отличие от Ивана, загипсовали более основательно. Если бы не голова, где обошлось даже без бинтов, его могли бы принять за мумию. И всё же травмы Васильева поддавались лечению, а вот у майора Синицына обнаружились проблемы с головой. Тот заговаривался и, по словам Гаврилыча, ругал высоких партийных руководителей. Часами он вёл нескончаемый диалог с утонувшим подполковником Свиридовым и другими оппонентами в военных мундирах. Свиридов постоянно одерживал верх, и только однажды майор его победил. После этого он целый день говорил, что давно предсказывал крах великой империи – и вот наконец он случился.

– Как же мы теперь будем жить без нашего командира? – спрашивал он у всех с пристрастием, но ответа ни у кого не получил. Да и кто мог дать ему ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.

Вместе со всеми в деревню приехали два чекиста. Не дожидаясь, пока доктор закончит с ранеными, они начали расследование крушения самолёта. Первым допрашивали Сенькина. О чём они говорили, для всех осталось тайной за семью печатями, но то, что ничего хорошего из этой встречи не вышло, стало видно по трясущимся рукам пилота. После допроса он даже отказался от еды, чего за ним не замечали, и впал в депрессию.

С Иваном тоже долго беседовали, расспрашивали о самой катастрофе и о действиях лётчиков во время полёта. В конце допроса его заставили написать подробную объяснительную со своими соображениями о случившейся катастрофе. Никаких соображений у Ивана не возникло, о чём он так и заявил. Чекисты пытались на него надавить, чтобы он хорошо подумал, но Иван остался непреклонен, хорошо понимая, что каждое слово, написанное в объяснительной, может обернуться против пилота Сенькина и него самого. О конфликте со Свиридовым, а тем более о ящике с золотом Иван промолчал, рассуждая так: что может знать пассажир о находившемся на борту спецгрузе?

До особого распоряжения пострадавших оставили в деревне под присмотром чекистов. По-видимому, решающую роль сыграло заключение дальстроевского врача, запретившего транспортировку. Все понимали, что им дали короткую передышку, и по-своему радовались, что их оставили в покое. Сенькин и майор ушли в себя. Один глубоко страдал, постоянно возвращаясь к прерванному полёту, а у другого после разговора с чекистами в голове что-то повернулось и наконец дошло, в каком опасном положение он оказался. Зато Иван пребывал на седьмом небе от счастья. До обеда он валялся в постели или помогал по хозяйству, а вечерами восседал за обеденным столом, всячески пытаясь обратить на себя внимание Насти, старшей дочки хозяйки. А та, как нарочно, не обращала на него внимания. При ходьбе девушка так покачивала задом, что Иван с замиранием сердца провожал её томным взглядом, тяжело вздыхая: «Вот это красавица! Мне бы такую!»

Упругой грудью, тонким станом и крутыми бедрами Настя напоминала свою мать, а лицом выдалась ещё красивей. Светловолосая, с большими карими глазами и чувственными пухлыми губами, прямым, слегка вздёрнутым носиком, она казалась сошедшей с картинки журнала «Огонёк», в котором постоянно писали о передовиках производства, а на обложке часто печатали портрет какой-нибудь красивой стахановки, становившейся после этого известной всей стране. Про таких красавиц, как Настя, говорили: «кровь с молоком». Каждый раз, когда Марфа отлучалась из дома, Иван пытался завладеть её сердцем, но девушка всегда уходила от разговора. Однажды он не выдержал и, перекинувшись несколькими фразами, привлёк к себе и поцеловал.