– Кирюшка… Ты не заболела часом, а? Вроде отсутствием аппетита никогда не страдала. Я думала, ты в момент все Натальины гостинцы сметешь!

Кира положила вилку, опустила глаза. Потом неожиданно для себя шмыгнула носом, проговорила через подступающую слезу:

– Мам… Почему ты в свое время не запретила мне лезть в эту профессию, а? Почему не отговорила? Надо было меня ремнем привязать и не пускать.

– Ага, тебе запретишь, тебя привяжешь! Характерец еще тот, ага! Да что случилось, Кирюшка? Откуда такой раздрызг?

– Я плохой следователь, мама, вот в чем дело.

– Это ты сама о себе такие выводы сделала или кто другой помог?

– Нет, я сама.

– Ну и зря. Никогда не стоит саму себя ругать, другие это и без тебя сделают. Успокойся, ты не самый плохой следователь.

– Плохой и не самый плохой – это одно и то же, мам.

– Ладно, не придирайся к словам. Расскажи лучше, что случилось. И давай по порядку, не торопись! Нам торопиться некуда.

– Ну что ж, если по порядку, если не торопиться… Ты помнишь мое первое дознание, мам? Когда Настя Ковалева умерла? Ты еще сказала, что я с этим дознанием накосячила и хотела к Павлу Петровичу пойти, а я тебе не дала… Помнишь?

– Ну помню, допустим… И что?

– А то, что ты была права, мама. Накосячила я. Жизнь человеческую сломала.

Кира снова сглотнула слезный комок, уставилась в тарелку с растерзанным голубцом. И услышала, как мама проговорила тихо, но твердо:

– Рассказывай… И перестань реветь, смотреть тошно. Тоже мне, кисейная барышня перезрелого возраста нашлась. Утри сопли и рассказывай!

Мамин окрик подействовал на Киру отрезвляюще и буквально. Кира протянула руку, схватила салфетку, быстро вытерла слезы. Вздохнула, начала рассказывать. И сама не заметила, как рассказ перетек в профессиональный доклад, не допускающий лишних эмоций, как сухо ложатся в канву доклада имеющиеся факты, как вырисовывается мало-помалу, черт бы ее побрал, та самая объективная сторона дела.

Мама слушала не перебивая. Лишь иногда лицо ее отражало внутреннюю оценку рассказа дочери. То брезгливость на нем появлялась, то гнев праведный, то удивление. Когда Кира добралась до того момента, как к ней в кабинет пришла чета Марычевых, мама дернула недовольно уголком рта, что, скорее всего, означало – ну и дура твоя Светка, хабалкой была, хабалкой и осталась.

Наконец Кира закончила и, выставив перед собой ладони, спросила нетерпеливо:

– Ну и как ты думаешь? Могла эта девочка убить Рогова или нет? Вот что у нас получается? Он позвал ее шею размять, а она вместо этого пошла на кухню, взяла нож и воткнула ему со спины прямо в сердце? Вот скажи, возможно такое в данном случае?

– Ну, если спонтанно, почему бы и нет… И такое бывает, – задумчиво произнесла мама, глядя поверх Кириной головы. – Но в данном конкретном случае – нет. Ну сама подумай… Девушка – жертва, смирившаяся со своей долей, принявшая ее за норму. Нет, она не могла убить…

– Почему, мам? А может, это подсознательный неконтролируемый протест?

– Да какое там, что ты… – махнула рукой мама, – нет, Кира, нет… У таких детей не бывает даже попыток к сопротивлению. Никаких не бывает, ни сознательных, ни подсознательных.

– Она уже не ребенок, мам…

– Она всегда будет ребенком, к сожалению. Хотя… Тут уж от многих факторов будет зависеть. Может, ей повезет. Может, кто и поможет повзрослеть и выздороветь.

– А знаешь, она и сама про себя все понимает и говорит примерно так же, как ты, – про отсутствие попытки к сопротивлению. Она умная девочка.

– Вот знаешь, Кирка, я селезенкой чую – тут что-то не то! Давно у меня селезенка не шевелилась! Дай мне подумать, Кирка. Значит, они знали и молчали тогда, десять лет назад. Никому не сказали про это. Почему, интересно?..

– А ты меня предупреждала тогда, мам… Десять лет назад, помнишь? Еще удивлялась, почему Рогов так стремится опеку оформить.

– Да ну тебя, Кирка! Опять себя розгами сечь начинаешь, как малахольная. Ты следователь! А ошибки у всех бывают!

– Ошибки ошибкам рознь. Иногда они имеют цену человеческой жизни.

– Прекрати фразами бросаться, фальшиво звучит. Все равно у нас в доме пепла нет, голову посыпать нечем. Но если имеешь такое неотвратимое желание, сходи к соседу дяде Коле, он курящий. Возьмешь его пепельницу, опрокинешь себе на голову. Глядишь, и легче станет.

– Добрая ты у меня, мама… Добрая и ужасно тактичная.

– А то… Повезло тебе с матерью, что еще скажешь, как не бог в помощь. Ладно, хватит воду в ступе толочь, давай делом займемся.

– Что ж, давай.

– Вот не нравится мне здесь все, Кирюшка, от начала и до конца не нравится. Что-то главное ускользает… Накосячила ты, не все факты собрала, не все детали увидела.

– Да мне самой не нравится, мам… Как-то я сразу на эмоции повелась, растерялась, наверное.

– И признание Севки Марычева весьма глупо выглядит. Но с Севкой все понятно – он сына покрывает. А вот девочка… Почему она так упорно себя оговаривает, а? Тоже этого мальчика, Севкиного сына, прикрывает? Может, влюбиться успела? У них, у молодых, все нынче на раз-два… Ты этого Тараса допрашивала?

– Нет еще. Я не успела. Завтра утром допрошу. Пусть лучше в кутузке ночь проведет, чем с Климом будет счеты сводить.

– А когда смерть наступила?

– Мам… Я ж тебе рассказала про Павла Петровича и Степаненко, нет у меня заключения патологоанатома…

– А, ну да. Пофигист твой Павел Петрович, если культурно выразиться. Можно и некультурно, да ладно. И Степаненко той же проблемой страдает, но с ним-то как раз все понятно, он пьющий. А вот Паша меня разочаровал… Скажу ему при случае.

– Сдашь меня, да? Я ж ему обещала, что про Степаненко никому не расскажу.

– А ты не путай часы с трусами и божий дар с яичницей! В некоторых моментах нельзя быть уступчивой, Кирка! Чтобы потом голову пеплом посыпать не пришлось! В нашем деле занудная дотошность и вредность дороже уступчивости! Конечно, это приятно, когда тебя «своим парнем» считают, а с другой стороны…

– Ладно, я поняла… Я учту, мам.

– Вот и учти! Фу, с толку меня сбила… Что-то я уточнить хотела… А, вот что! Домработницу ты допросила?

– Да, конечно.

– И что?

– Да ничего особенного. Зашла, увидела хозяина с ножом в спине, визг подняла, тут как раз охранник приехал, полицию вызвал.

– А кто у Рогова нынче в прислугах?

– Некая Татьяна Воскобойникова. Но в тот день, накануне убийства, в доме ее мать была… Она иногда Татьяну подменяет, это у них в порядке вещей.

– А матушку ты допросила?